Айя Субботина - Время зимы
Неожиданно, все звуки умолкли. Миэ сперва подумала, что слух ее не выдержал пытки и она оглохла. Но нет, в нависшей тишине, такой же болезненной, как и писк теневых летунов, раздавались отголоски слов — шипящий шепот, протяжный и, в то же время, обрывистый. Миэ видела, как шевелятся пересохшие, неестественно бледные губы Банру. Тени взвились под потолок, их обагренные кровью рты изрыгали лишь тишину. Волшебница поднялась, покачиваясь на слабых ногах. Она хотела говорить, но безмолвие, что заполнило пещеру, глушило каждый звук.
В ногах, окутанные облаками пыли из-под сапог спохватившихся разведчиков, навеки затихли трое северян. Миэ дернулась, проглотив рвотный позыв. Быстро отошли, подумала она, отводя взгляд от кровавого месива, которым стали лица мертвых мужчин.
В следующий миг ее толкнули. Волшебница снова упала, едва не угодив ладонью под ногу одного из северян, вооруженного мечом. Почти сразу, над головой таремки проскользнула тень, запах серы шлейфом тянулся за нею. Тень настигла острога — беззвучно, острый зазубренный край вынырнул из белого брюха летуна, вязкая желтая жижа окрасила наконечник. Миэ вовремя увернулась от рухнувшей твари. Тень мигом ссохлась, будто земляная лягушка, свернулась вовнутрь и затихла.
Миэ почувствовала легкое облегчение. Значит, она не ошиблась, и Хеттские горы стали пристанищем для таронов — созданий ночи, пожирателей плоти и ловких обманщиков. Таронов считала давно вымершими созданиями, но, как оказалось, твари продолжали существовать и дальше. Сильнее всего тароны любили лакомиться содержимым человеческих голов, но оставляли его на десерт, сперва насыщаясь свежей кровью и мясом. Те, что поджидали в пещере, целились в лицо, ближе к любимому лакомству, а значит были не голодны.
Миэ не успела подумать о том, кем могли пировать тароны в безлюдной пещере. Рядом с нею оказался Дорф, дернул за руку, поднимая, будто безвольную куклу. Северянин размахивал мечом, отбиваясь от яростного летуна, теснившего их в коридор. Другой тарон, окруженный тройкой деревенских, бился под сводом — Миэ успела заметить рваную дыру в кожистом крыле. И только Банру, застыв недвижимый, будто камень, оставался спокоен.
Дорф схватил меч второй рукой и продолжал размахивать им перед собой, не подпуская тарона ближе, но и не нанося летуну никакого вреда. Тарон раззевал пасть, его алый язык сочился свежевыпитой кровью, но тварь не спешила подбираться ближе. И вдруг, заметив жреца, тарон крутанулся волчком, взвился, на миг слившись с тьмой под сводом, и камнем упал вниз, стремясь к Банру.
Миэ бросилась вперед. Она кричала, предупреждая об опасности. Охваченная страхом сущность отказывалась верить, что тишина, сотворена волшебником, не поддастся и слова умрут не родившись.
Тарон впился в спину жреца. Банру мотнул головой, ноги предали его. Жрец упал на колени, но не рухнул окончательно, найдя опору в руках. Миэ, как сквозь пелену сна, видела тутмосийца, стоявшего на четвереньках, и летуна на его спине. Проскользнувший путеводный шар отразил на стены длинную тень человека, обретшего крылья.
Над спиной жреца, не зацепив тарона, пролетело копье. Четная тварь обняла Банру крыльями, припала всем телом к жертве, становясь подобием уродливого горба. Жрец не сопротивлялся, только пальцы его обреченно скребли землю.
Миэ, оказавшись на расстоянии руки, вцепилась в крыло летуна. Тщетно — тварь не спешила отрываться от жертвы. Обезумев от отчаяния, крови и смерти вокруг, волшебница рвала крыло, ломая ногти об плотную кожу, и, в последней сумасшедшей попытке помочь, вцепилась в летуна зубами. Под сомкнувшимися челюстями хрустнуло.
В следующий миг тарон оторвался от Банру — брюхо и пасть летуна перепачкались кровью, ее густой аромат вонзился Миэ в ноздри. Тварь хищно оскалилась. Жрец завалился на бок и затих.
Таремка разглядела лишь молнию клинка в руках Дорфа. Ни звука удара, ни предсмертного вопля летуна. Окровавленное брюхо тарона поддалось острой кромке меча. Удар отхватил треть туши. Тварь упала, скукожилась, стала меньше чуть не вдвое.
Миэ видела, как Дорф что-то выкривал, слюна летела от его губ. Таремка мелко дрожала, кивала головой сама не понимая чему. На заднем фоне, изрешеченный вилами и острогами северян, сдох и третий тарон.
Женщина поспешила к Банру. Он был жив, но слаб — грудь едва вздымалась под ладонью волшебницы. Поблагодарив Амейлин Звонкоголосую, Миэ достала из-за пояса жреца кривой короткий кинжал, который тот носил лишь для красоты и никогда не пускал в дело, и разрезала ремни, что стягивали плотную шерстяную тунику. После осторожно сняла ее и следом — полотняную рубашку, насквозь мокрую от пота и крови. Веки жреца дрогнули, но он остался в беспамятстве. Миэ, пользуясь тем, что магия немного утихла, начаровала новый путеводный шар. Поманив огонек к себе, направила его так, чтобы свет падал на спину жреца. И затряслась, как в лихорадке.
Клыки тарона без труда прошли сквозь плотные одежды и нашли кожу. В спине Банру осталось множество глубоких кровоточащих ран.
Таремка не медлила. Она позволила себе забыть, как боится вида чужой крови, как страшится распахнутых взоров мертвецов. Волшебница переступила через лишенного лица северянина, направилась к коридору, оттолкнув чью-то руку, что пыталась ее задержать. На полу лежал мешок Банру. Миэ достала ящик с зельями, откинула крышку, выбирая нужные склянки и глиняный горшочек со смердящей мазью.
— … чтоб их харсты драли!
Сонм голосов, звуков, шорохов, накрыл волшебницу одновременно с толчком магии — чародейство Банру отступило. Таремка не поддалась головокружению. Решительность давала силы.
— Эрель, мертв он, — басил позади Дорф.
— Жив, — отсекла она и, собрав нужные склянки, шагнула к жрецу. Она не смотрела по сторонам, не слушала печальных слов молитв северян.
— Потерпи, — просила она жреца, приподнимая его голову. Раздвинула рукою губы и втиснула меж зубами палец. Жидкость одной из склянок тонким ручейком скользнула в рот жреца. Миэ не торопилась, чтоб не пропало ни капли. Потом оторвала рукав от рубахи Банру, валявшейся рядом, смочила ткань вином, — северяне дружно загалдели, обиженные тратой драгоценного хмельного напитка, — и смыла кровь. На коже остался след хищной пасти — все зубы тарона достигли цели. Содержимое следующей бутылочки, густое как масло, Миэ втерла в спину жреца. Раны перестали сочиться, края отметин от зубов стали белесыми. Последней была мазь из горшочка — ею волшебница умастила спину Банру.
— Мне нужна рубаха, — потребовала она.
— Налегке шли, эрель, — растерянно сказал кто-то.
