Дэвид Геммел - Нездешний
— Почему сам?
— Потому что твое мастерство изменило тебе. Не знаю, что с тобой стряслось, но ты уже не тот Нездешний. Будь ты прежним, я уже умер бы. Прежний Нездешний не стал бы точить со мной лясы.
— Не стану спорить, но и прежний Кадорас не тянул бы так с выстрелом.
— Возможно, мы оба стареем.
— Забирай свое оружие и поезжай, — сказал Нездешний, убирая нож и плавно поднимаясь на ноги.
— Я ничего тебе не обещаю. Зачем ты отпускаешь меня?
— Езжай.
— Может, ты попросту отдашь мне свой нож и подставишь глотку?
— Ты сердишься на то, что я тебя не убил?
— Вспомни, каким ты был, Нездешний, и ты поймешь, на что я сержусь. — Кадорас собрал оружие, надел сапоги, подтянул подпругу и сел верхом.
Нездешний посмотрел, как он отъехал на юг, вернулся к своему коню, оставленному за холмом, и тоже сел в седло. Караван скрылся на севере, в знойном мареве, но Нездешний не желал нагонять его, пока не стемнеет.
Весь день он рыскал по лесистым холмам, соснув пару часов у скального озерца, затененного елями. Под вечер он увидел на севере дым, и холод вошел в его душу. Он быстро оседлал коня и поскакал, нахлестывая его что есть мочи. Он мчался так около мили, но потом опамятовался и перевел коня на рысь. Все в нем будто онемело — он уже знал, что увидит, еще до того, как перевалил за последний холм. Дымовой столб был слишком велик даже для десятка лагерных костров. Нездешний въехал на холм и увидел внизу горящие фургоны. Они были расположены неровным полукругом, словно путники заметили опасность всего за несколько мгновений и попытались принять какие-то меры. Повсюду валялись мертвые тела, и воронье уже каркало над ними.
Нездешний медленно съехал вниз. Видно было, что многих убитых захватили живыми и порубили на куски, — стало быть, пленных не брали. Малое дитя прибили к дереву, а нескольких женщин привязали к кольям и развели огонь у них на груди. Чуть ближе к северу полегли люди Дурмаста, окруженные мертвыми надирами. Стервятники уже принялись за работу, и Нездешний не нашел в себе сил искать тело Даниаль. Он развернул коня и поехал на запад.
Дорога не была трудной даже при лунном свете, и Нездешний на ходу собрал свой арбалет.
В уме у него мелькали разнообразные картины, и лицо Даниаль вставало перед ним.
Он сморгнул слезы с глаз, проглотил рыдания, и что-то умерло в нем. Он распрямился, точно сбросив с плеч тяжкое бремя, и недавнее прошлое пронеслось мимо него, словно чей-то чужой сон. Он вспомнил, как спас священника и Даниаль с детьми, вспомнил битву за форт Мазин и обещание, данное Ориену. Вспомнил с изумлением и то, как отпустил Кадораса. Вспомнил, как толковал с ним о героях, и не сдержал сухого смешка. Каким дураком он должен был показаться!
Хеула была права — любовь едва не сгубила его. Но теперь Даниаль убили надиры — и они поплатятся за это. Их сотни, но это ничего. Он не может победить их всех, но это ничего.
Важно только одно: знаменитый убийца Нездешний вернулся.
Даниаль, стоя на коленях рядом с Дурмастом, смотрела с холма на ветхие хибарки речного городка. Холм густо зарос лесом, а лошадей они укрыли в лощине шагов на шестьдесят южнее.
Она устала. Накануне они в последний миг ушли от надиров, и она испытывала глубокий стыд за свое бегство. Перед набегом Дурмаст поехал на разведку, и вскоре она увидела, как он скачет обратно с топором в руке, преследуемый кучей надирских воинов. Вокруг него свистели стрелы. Он осадил коня перед фургоном пекаря и крикнул ей: “Садись!” Она не раздумывая вскочила к нему в седло, и они умчались в холмы. Она солгала бы себе, сказав, что не знала, что все оставшиеся обречены на жестокую смерть, — и ненавидела себя за свою слабость.
Четверо надиров погнались за ними. Дурмаст, доехав до леса, ссадил ее и поскакал им навстречу. Первому же он разбил топором грудную клетку. Второй сунулся к нему с копьем, но великан отбил удар и снес надиру голову. Остальное произошло так быстро, что Даниаль ничего не успела рассмотреть. Дурмаст налетел на двух последних, и их кони рухнули наземь, задрав копыта. Он поднялся первым, сверкая на солнце серебристым топором, словно бог войны. Он забрал у убитых надиров запасы съестного и воды и молча привел Даниаль степную лошадку. Держась под деревьями, они поехали на север.
Ночью похолодало, и они легли спать под одним одеялом. Дурмаст, все так же молча, разделся и обнял ее.
Она ласково улыбнулась ему, и он вытаращил глаза, ощутив холод стали у паха.
— Нож у меня очень острый, Дурмаст. Советую тебе успокоиться и уснуть.
— Довольно было бы простого “нет”, женщина! — В голубых глазах блестел холодный гнев. — Хорошо — считай, что я сказала “нет”. Обещаешь не трогать меня?
— Разумеется.
— Поскольку твое слово не крепче сухой былинки, скажу тебе вот что: если ты возьмешь меня силой, я тебя непременно убью.
— Я не насильник, женщина, и никогда им не был.
— Меня зовут Даниаль. — Она убрала нож и повернулась к нему спиной. Он сел и почесал бороду.
— Ты не слишком высокого мнения обо мне, Даниаль. Почему?
— Спи, Дурмаст.
— Ответь мне.
— Что тут отвечать? Ты привел этих людей к смерти и удрал, даже не оглянувшись назад. Ты самое обыкновенное животное — оставил своих бойцов умирать, а сам бежал.
— Мы бежали вдвоем.
— Да — и знал бы ты, как я себя за это ненавижу.
— А чего бы ты хотела, Даниаль? Ну остался бы я, ну убил бы шесть или семь надиров, а потом меня убили бы самого. Что толку?
— Ты предал их всех.
— Меня самого предали — у меня ведь был договор с этим надирским вождем, Бутасо.
— Ты меня поражаешь. Путники заплатили тебе и рассчитывали на твою верность, а ты продал их надирам.
— Без этого нельзя — иначе надиры не пропустили бы нас через свою землю.
— Скажи это мертвым.
— Мертвые не услышат.
Она отодвинулась от него, забрав с собой одеяло.
— Их смерть, я вижу, тебя не трогает?
— А с чего она должна меня трогать? Друзей у меня там не было. Все мы умрем — просто их срок пришел чуть раньше.
— Там были женщины, дети. Они доверили тебе свою жизнь.
— Ты кто, моя совесть?
— А тебе известно, что это такое?
— Язык у тебя такой же острый, как и нож. Они заплатили мне, чтобы я привел их в нужное место, — чем же я виноват, если какой-то надирский собакоед нарушил свое слово?
— Ну а меня ты зачем спасал в таком случае?
— Хотел, чтобы ты со мной спала. Это что, тоже преступление?
— Нет, только для меня это не слишком лестно.
— Боги, женщина, — оставайся при своем Нездешнем! Неудивительно, что он так изменился — ты разъедаешь душу, словно кислота. Ладно, дай укрыться.
