Светлана Фортунская - Повесть о Ладе, или Зачарованная княжна
– Так я и знал! – каркнул Ворон из-за двери. – Стоит мне на минуту – да где там на минуту! – на секунду отвлечься, как этот неуч начинает уже свои гнусные инсинуации!
– Во! – ткнул спицей в сторону двери Домовушка. – Слышь? Об сером речь, и серый навстречь. Со всеми своими непотребствами словесными.
Лада махнула белой ручкой, прерывая Домовушку. Она задумалась – едва заметная морщинка прорезала ее хорошенький лобик. Ворон с треском распахнул дверь, влетел и уселся на кресле, нахохлившись. Но и его, как только он раскрыл клюв, чтобы разразиться гневной тирадой, прервала Лада.
– Режим! – изрекла она наконец. – Ворон, я прошу тебя: составь расписание занятий, обязательно с учетом замечаний Домовушки и, конечно, пожеланий самого Кота. Ему нужен режим, иначе он действительно скоро протянет лапы.
Ворон возмущался, Ворон доказывал, что без труда не вытянешь рыбку из пруда, и что терпенье и труд все перетрут, и что ученье – свет, а неученье, как вы сами знаете, тьма. И так далее.
Лада была непреклонна. Она не спорила, и не убеждала, и не уговаривала. Она сказала:
– И необходима какая-то учебная программа. Нужна система, научный подход. Ворон, ты ж у нас наимудрейший, неужели ты не понимаешь необходимости научного подхода в педагогике?
И все. Ворон заткнулся, хрипло каркнув нечто неразборчивое. Он погрустнел, и, когда чуть попозже я зашел в кабинет подготовиться к очередному уроку, Ворон изгнал меня и велел вплоть до его позволения в кабинет не входить.
– А что ж ты думал, – сказал мне Домовушка в ответ на мое недоумение по поводу странного поведения Ворона. – Ему таковой упрек, что он не по науке что-то делает, – нож острый. Боюсь, как бы у него снова дырпрессия не случилась… Оченно он мученически таковые упреки переносит.
Депрессия у Ворона не началась, но наутро он объявил мне, что до тех пор, пока он, Ворон, не составит требуемую Ладой учебную программу, я могу почитать себя свободным не только от занятий, но и от работы по изучению фантастики. Так сказать, в отпуске. Или, точнее, на каникулах – тем более что приближался Новый год, а там Рождество и Святки, так что каникулы у меня вполне законные. «Обусловленные», по выражению Ворона.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ,
в которой превалируют эмоции
…Посчитай до двадцати пяти, Тэттикорэм, посчитай до двадцати пяти!..
Мистер МиглзКак полагается всякому примерному ученику, уставшему от непомерной нагрузки, первые три дня своих неожиданных каникул я спал. Время от времени Домовушка будил меня, чтобы накормить чем-нибудь вкусненьким – точь-в-точь моя заботливейшая бабушка! – но даже и ел я, почти не просыпаясь. Сны мне снились вначале мерзопакостнейшие. В этих снах озверевшие дикие магионы гонялись за мной по всей квартире и за ее пределами, на службе у них состояла целая свора свирепых полицейских псов, целью жизни которых было выдрать у бедного кота клок шерсти, и, когда им это удавалась, блохастая бродячая кошка хихикала злорадно и обзывала меня нехорошими словами. Я просыпался в холодном поту, обнаруживал, что еще один клок шерсти у меня вылез и что покрывало подо мной сбилось в твердый и неудобный комок. Расправив покрывало, я засыпал опять, и погоня за мной начиналась снова. Теперь я отбивался от своих врагов заклинаниями, но дикие магионы не хотели становиться ручными, а полицейские псы (кажется, это были доберман-пинчеры) в результате заклинаний становились полицейскими – людьми – и хищно скалили зубы, запирая меня в тесную неудобную клетку, что очень нравилось моей давней врагине, бродячей кошке…
Наконец кошмары кончились. Сон, пришедший им на смену, я не запомнил, но пробудился после него с радостным чувством чего-то прекрасного и светлого. И с сильным чувством голода тоже.
Я спал на Бабушкиной кровати – той самой, на которой меня некогда превратили в кота. (На этой кровати иногда отдыхал Домовушка, в пору нахождения в своей гуманоидной ипостаси и если ему было лень перекидываться в таракана.) В первую же ночь моих каникул Лада изгнала меня из своей постели, потому что, по ее словам, я очень беспокойно вел себя – лягался, кусался и даже царапался. К тому же шерсть моя лезла клочьями – я линял.
Итак, я проснулся на Бабушкиной кровати. В зеркале шкафа отражалось синее-синее небо, по-особенному синее, я бы сказал. Я вспрыгнул на подоконник и выглянул в окно. Так и есть: молодой снежок, свежепросыпанный, ослепительно сверкал под лучами полуденного низкого – зима! – солнца. Наш Пес бегал по двору с несвойственной ему скоростью. Как щенок, он зарывался в небольшие сугробики и даже катался по снегу, что уж совсем не было на него похоже. Более того, в сидевшей на дереве черной птице я узнал Ворона.
Вот как он готовит для меня учебный план! Ай да трудяга!..
Но я тут же устыдился этой мысли. Все-таки он тоже – живое существо. Даже и преминистрам иногда нужен отдых.
Я вышел в коридор. Вкусно пахло тестом, ванилью и лимонной корочкой. До моего слуха донеслось странное металлическое лязганье и приглушенное недовольное кваканье Жаба. Я поспешил на кухню.
Молодая поросль на подоконнике разрослась довольно сильно, и хозяйственный Домовушка подрезал растрепанные ветки большими портняжными ножницами.
Жаб ворчал, что-де слишком много режешь, и что так поскубал, что ничего не оставил, и что осторожно, ты у Паука сейчас полдома отхватишь. Домовушка отвечал, что ничего страшного, что будет пуще расти и что дом Паука он трогать не будет, он осторожненько. Увидев меня, Домовушка бросил ножницы и быстренько налил мне сливочек.
– Полудничать еще не скоро, а ты проголодался, чай, – пояснил он. – Шутка ли – трое суток без просыпу, два раза только насилу тебя растолкал, накормить чтобы. Совсем тебя умаял наш Ворон Воронович!
Я, конечно, не отказался от угощения, даже и добавки попросил, а потом тоже отправился прогуляться. Домовушка, правда, покрутил головкой, сомневаясь – шерсть на мне торчала клочьями.
– Может, кожушок накинешь? – спросил он осторожно. – Как бы ты не застудился, голиком-то…
– Чего? – возмутился я. – Какой кожушок? Почему голиком?
– Да ты в зеркало глянь на себя – вон, вся шкура светится! Да и ребра наружу торчат, ни на палец жира не осталось. А коли под шкурой нету жира, то тут же и озябнешь. Надел бы кожушок, глянь, какой славный я тебе припас! – И Домовушка развернул что-то вроде попонки, связанной им из разноцветных остатков шерсти. Попонка была с четырьмя отверстиями для лап и шнуровкой на животе.
Я, конечно, решительно отказался и выскочил на улицу в том, в чем был, то есть в собственной, изрядно поредевшей шерсти. И пожалел, что погорячился.
