Марина Дяченко - Пещера
Запись оказалась долгой и нервной. Супруги скоро вспотели, и гримерша в белом халатике бегала туда-сюда, летала, будто пожилая тяжелая моль. Раздолбеж долго и терпеливо добивался от литераторов живой интонации и блеска в глазах – Павле то и дело казалось, что он близок к успеху, потому что при выключенных камерах парочка вела себя вполне пристойно и даже обаятельно. Однако стоило прозвучать команде «запись», как парочка цепенела снова – будто красные огоньки включенных камер были парализующими глазами удава.
Наконец Раздолбеж применил старый трюк: теперь оператор включал лампочку в перерывах между съемками, а при работающей камере огонек гас. Дело пошло на лад, супруги оживились, и хитроумный Раздолбеж получил в итоге значительный кусок пристойного живого материала.
Закончили около десяти вечера; литераторы выглядели двумя пустыми шкурками от лимона и, как казалось Павле, молча давали себе зарок больше никогда не соглашаться на подобные авантюры. Звукооператор сноровисто освобождал их от проводков-петличек; Павла самым тщательным образом собрала с подставок многочисленные книжки – и все равно в кабинете Раздолбежа выяснилось, что одна, в бумажной обложке, ускользнула от ее внимания и подлым образом осталась в студии.
Она не стала ждать лифта. Она цокала каблуками по лестнице, скользила ладонью по лаковым перилам и думала, как будет звонить Тритану. Потому что сегодня он снова позовет ее, не важно, что будет завтра, сегодня днем он сказал ей: освободишься – сразу же звони…
И вот она уже почти освободилась.
При подходе к студии, в длинном коридоре, ей послышался далекий низкий звук; она даже остановилась, удивленная. Вроде бы рыкнула большая лебедка… Впрочем, мало ли звуков может случиться в телецентре, пусть даже и вечером. Павла пожала плечами двинулась дальше – и тогда поняла вдруг, что именно напоминает этот странный звук.
Отдаленный рев саага в переходах Пещеры.
Ей потребовалось время, чтобы перевести дыхание; подобное малодушие казалось ей постыдным. Кто сказал, что она еще хоть раз в жизни встретит саага? Почему она позволяет призракам Пещеры иметь над собой такую власть?!
Она тряхнула головой и снова подумала о Тритане; сегодня днем он сказал ей… В студии царил полумрак; отключенные камеры тупо смотрели в пол. Стараясь не споткнуться в темноте о кабель, Павла пробиралась к опустевшей декорации. Из широкого окна аппаратной падал неяркий свет, тусклым пятном лежал посреди студии – но декорация оставалась в тени, и Павла засомневалась, что отыщет здесь книгу. Надо было попросить декораторов – утром, когда выгородку станут разбирать…
Она наугад пошарила среди искусственных цветов, укололась о булавку, разозлилась; книга нашлась совершенно неожиданно – Павла на нее наступила. Плохо, если останется вмятина от каблука. Авторы вполне могут оскорбиться…
Запах. Откуда этот волглый, холодный запах. Еще мгновение – и ей померещатся мерцающие лишайники на обратной, деревянной стороне декорации…
Она почти наугад двинулась к выходу – немного поспешнее, чем следовало, и конечно же, сразу же споткнулась о сплетение кабелей. И чуть не упала, и вздрогнула, и огляделась, как затравленный зверь.
Студия молчала. Остывали прожекторы, свесившиеся с далекого потолка, будто круглые рачьи глаза; тяжелыми водопадами свисали полотнища фона, одежда студии, ее кулисы и занавес, многотонная юбчонка, опоясавшая громадное помещение, ловящее пыль и приглушающее посторонний звук…
Из-за фона молниеносно, бесшумно выскочили две кошки. Серыми тенями метнулись в сторону только им известного выхода; Павла дернулась и тут же выругала себя за трусость. Уж кошек-то пугаться…
Грубая ткань фона дрогнула. Так, будто там, между занавесом и стеной, обнаружилось живое существо; это декоратор, почему-то подумала Павла. Что он там, в темноте, забыл что-то…
Занавес дрогнул снова – кто-то тронул его на уровне двух человеческих ростов. Декоратор, видимо, зачем-то забрался на стремянку…
– Саня! – позвала Павла сухими губами. – Это вы там?..
Ткань фона затрещала.
Павла стояла, не в силах сдвинуться с места; ткань расползалась, открывая широкую трещину, и оттуда, из черноты, выбиралось прямо на Павлу такое же черное, в короткой плотной шерсти, с мордой, состоящей из одних только челюстей, а поверх челюстей сидели маленькие, как атавизм, мутные буравящие глаза…
Для Павлы наступила темнота.
Она пришла в себя оттого, что вокруг топились люди; в студии горел дежурный свет, высоко, почти под потолком, сдвигались и раздвигались склоненные головы – Раздолбеж, декоратор Саня, секретарша Лора, операторы, редактор, второй режиссер, ассистенты, еще кто-то…
Ей помогли встать.
Первым делом она посмотрела… нет, хотела посмотреть. Потому что в последний момент ей не хватило мужества; дежурное освещение делало студию маленькой и неопасной, Павла снова собралась с духом и глянула…
Фон был надорван. Чуть-чуть, у самого пола, и дыра была явно недостаточной, чтобы выпустить из себя саага в полный рост…
Ей снова дали понюхать какой-то гадости, от которой свело скулы, но прояснилось в голове; Раздолбеж допытывался, в чем дело, и Павла была благодарна ему за эти сварливые интонации. Куда больше, чем за перепуганное кудахтанье Лоры, за подчеркнутое внимание видиоинженера…
Она смогла, наконец-то, удержаться на ногах. Каблуки подворачивались; с нее стянули туфли. В одних носках, сопровождаемая озабоченной свитой, Павла добралась до ближайшей комнаты с диваном – гримерки; через минуты три администраторша ввела двоих высоких, в белых халатах, с объемистыми сумками через плечо…
Уже через тридцать секунд гримерка была пуста. Павла лежала на диване, один из пришедших держал ее голову на коленях, и она чувствовала одновременно облегчение и тревогу.
– Внезапный страх?
Второй сидел напротив, на высоком табурете, и щелкал клавишами блокнота на подтянутом колене:
– Павла Нимробец… Вот, ваше имя упоминается в связи с каким-то инцидентом, на улице, и тоже внезапный немотивированный страх… Вам что-то померещилось, на фонарном столбе, да?
– Да… – выдохнула Павла, и рука первого из мужчин тут же успокоительно погладила ее по волосам.
– Что было на этот раз?
Павла зажмурилась; морда с черными клыками, глубоко посаженные, буравящие глаза…
– Он… преследует… он гоняется за мной… уже и ЗДЕСЬ?..
– Кто? – мягко спросил сидящий на табурете.
Павле пережила волну стыда. Выдохнула еле слышно:
– Сааг…
Тот, что держал Павлину голову на коленях, быстро взял ее за запястье. Наткнулся на белый браслет, на секунду замешкался, потом сдвинул украшение выше, ближе к локтю; сосчитал пульс. Переглянулся со своим спутником.
