Филип Пулман - Янтарный телескоп
Лира чувствовала, как дрожит Пантелеймон, и гладила его обожженными руками.
— Правда, мы не знаем, как туда попасть, — продолжала она. — И не узнаем, пока не попробуем. А ты что будешь делать, Йорек?
— Вернусь на север с моим народом. Мы не можем жить в горах. Даже снег тут другой. Я думал, мы сможем тут жить, но нам легче жить у моря, пусть и теплого. Это стоило выяснить. Кроме того, я думаю, что мы понадобимся. Пахнет войной, Лира Сирин; я чую ее; я слышу ее. Перед тем как отправиться сюда, я говорил с Серафиной Пеккала, и она сказала, что полетит к лорду Фаа, к цыганам. Начнется война — мы понадобимся.
Услышав о друзьях, Лира заволновалась и села. Но Йорек еще не кончил.
— Если вы не найдете выхода из мира мертвых, мы больше не увидимся, потому что у меня нет духа. Мое тело останется на земле, а потом станет ее частью. Но если мы с тобой оба останемся живы, ты всегда будешь дорогим и почетным гостем на Свальбарде, и Уилл тоже. Он сказал тебе, как мы познакомились?
— Нет, сказал только, что на реке.
— Он взял надо мной верх. Я думал, это никому не по силам, но перед умом и дерзостью этого подростка я спасовал. Меня не радует ваш план, но я ни с кем не решился бы пойти на такое, кроме этого мальчика. Вы стоите друг друга. Счастливо, Лира Сирин, мой милый друг.
Не в силах говорить, она обняла его за шею и уткнулась лицом в мех.
Через минуту он встал, мягко освободился от ее рук, потом повернулся и молча ушел в темноту. Лире показалось, что его фигура почти сразу слилась с белым снегом, но, возможно, это объяснялось тем, что глаза у нее были полны слез.
Когда Уилл услышал ее шаги на тропинке, он посмотрел на шпионов и сказал:
— Не ходите за мной. Смотрите, нож здесь, я не собираюсь его вынимать. Оставайтесь на месте.
Он вышел наружу и увидел Лиру, неподвижную, плачущую, и Пантелеймона, волка, поднявшего морду к черному небу. Она молчала. Освещал ее только отраженный сугробом свет гаснущего костра, и он, в свою очередь, отражался от ее мокрых щек, а ее слезы сами отражались в глазах Уилла: так свивали между ними фотоны свою немую сеть.
— Как я люблю его, Уилл! — прошептала она прерывающимся голосом. — А он выглядел старым] Выглядел голодным, старым и грустным… Все ложится на нас, да, Уилл? Нам больше не на кого рассчитывать… Только на себя. Но мы еще не взрослые. Мы молодые… Слишком молодые… Если бедный мистер Скорсби умер и Йорек постарел… Все ложится на нас, мы все должны сделать сами.
— Мы сможем, — сказал он. — Я больше не буду оглядываться назад. Мы сможем. Но нам надо поспать. А если останемся в этом мире, могут прилететь, как их там, гироптеры, которых вызвали шпионы… Сейчас я сделаю окно, найдем для сна другой мир, а если шпионы пойдут за нами — ничего страшного. Значит, избавимся от них потом.
— Да. — Она всхлипнула, утерла нос тыльной стороной ладони и обеими руками потерла глаза. — Так и сделаем. Ты уверен, что нож действует? Ты его испытал?
— Действует, я знаю.
С Пантелеймоном, принявшим вид тигра в надежде отпугнуть шпионов, Уилл и Лира вернулись в пещеру и взяли свои рюкзаки.
— Что вы делаете? — спросила Салмакия.
— Уходим в другой мир, — сказал Уилл и вынул нож. По ощущению нож снова был целым; до сих пор Уилл не представлял себе, как он с ним сроднился.
— Но вы должны дождаться гироптеров лорда Азриэла, — сурово промолвил Тиалис.
— И не собираемся, — ответил Уилл. — Если приблизитесь к ножу, я вас убью. Идемте с нами, если вам так надо, но здесь вы не заставите нас остаться. Мы уходим.
— Ты лгал!
— Нет, — сказала Лира, — вру я. Уилл не врет. Вы об этом не подумали.
— Но куда вы идете?
Уилл не ответил. Он прощупал ножом сумрачное пространство и прорезал окно.
Салмакия сказала:
— Вы совершаете ошибку. Вы должны это понять и прислушаться к нам. Вы не подумали…
— Подумали, хорошенько подумали и завтра скажем вам, что мы надумали. Можете идти с нами, а можете вернуться к лорду Азриэлу.
Окно открылось в мир, куда он спрятался с Барухом и Бальтамосом, чтобы спокойно выспаться: на теплый бескрайний берег с дюнами и деревьями, похожими на папоротники. Он сказал:
— Здесь… здесь будем спать… подходяще.
Он пропустил их вперед и тотчас закрыл за собой окно. Изнуренные дети сразу легли, дама Салмакия осталась караулить, а кавалер открыл магнетитовый резонатор и начал передавать свое сообщение в темноту.
Глава шестнадцатая
Мыслелёт
Широкие врата.
Две бронзовые створки распахнув,
Открыли взорам внутренний простор.
Созвездья лампионов, гроздья люстр,
Где горные горят смола и масло,
Посредством чар под куполом парят.
Джон Мильтон (перевод Арк. Штейнберга)— Дочь моя! Моя единственная! Где она? Что вы сделали? Моя Лира… лучше бы сердце мне разодрали… со мной она была в безопасности, в безопасности — где она теперь?
Крики миссис Колтер гулко раздавались в комнате на верху адамантовой башни. Она была привязана к креслу; волосы растрепались, одежда порвана, в глазах отчаяние. Ее деймон, обезьяна, извивался и бился на полу, опутанный серебряной цепью.
Лорд Азриэл сидел рядом и писал что-то на листе бумаги, не обращая на нее внимания. При нем стоял адъютант и нервно поглядывал на женщину. Когда лорд Азриэл протянул ему листок, он отдал честь и стремительно вышел, а его деймон, терьер с поджатым хвостом, выбежал за ним.
Лорд Азриэл повернулся к миссис Колтер:
— Лира? Меня она не интересует, — сказал он тихим хриплым голосом. — Нелепая девчонка должна была оставаться там, где ей было велено, и делать то, что сказано. Я больше не могу тратить на нее мое время и ресурсы; если она отказывается от помощи, пусть пеняет на себя.
— Ты так не думаешь, Азриэл, иначе ты не…
— Именно так я и думаю. Суета, поднятая вокруг нее, никак не соизмерима с ее достоинствами. Заурядная английская девочка, не очень умная…
— Умная! — сказала миссис Колтер.
— Хорошо, сметливая, но не интеллектуалка, импульсивная, нечестная, алчная…
— Смелая, щедрая, любящая.
— Вполне заурядный ребенок, ничем не выдающийся…
— Заурядный? Лира? Она необыкновенная! Подумай, что она уже совершила. Можешь не любить ее, Азриэл, но не смей говорить свысока о своей дочери. И со мной она была в безопасности, пока…
— Ты права, — сказал он и встал. — Она единственная в своем роде. Укротить, приручить тебя — это непростой подвиг. Она отняла у тебя яд, Мариса, вырвала у тебя зубы, огонь твой потух в водичке сентиментальной жалости. Кто бы мог подумать? Безжалостный агент церкви, фанатичный враг детей, изобретательница чудовищных машин, придумавшая рассекать их надвое и отыскивать в их маленьких испуганных душах малейшие признаки греха, — и вот является хамоватая, невежественная девчонка с грязными ногтями, и ты кудахчешь и растопыриваешь перья над ней, как наседка. Что ж, признаю: видимо, есть у нее какой-то дар, которого я не замечал. Но если весь он — в том, чтобы превратить тебя в хлопотливую мамашу, это довольно жалкий, унылый, убогий дар. А теперь попрошу тебя замолчать. Я созвал моих командиров на срочное совещание и, если ты будешь голосить, прикажу вставить тебе кляп.
