Карина Демина - Внучка берендеева. Второй семестр
— А у нас в садочке… как у нас в садочке… — тоненьким голоском завела песню Русана, и девки подхватили. Голоса их сплетались, вились, что ленты в косе.
Первою в круг на хоровод ступила Велимира, и не нашлось никого, кто б хоть слово сказал. Ступила и взмахнула руками, сыпанула в костер сушеных трав.
Крутанулась.
Присела.
И вновь же руки к огню потянула, и пламя поднялося. Опалило широкие рукава рубахи. Этак, гляди, и в белые пальцы вцепится. Охнули боярыни, но Велимира лишь засмеялась.
Она танцевала.
Я в жизни не видела, чтоб так танцевали. В Барсуках-то что? Девки огню кланялися, да с опаскою, ведали, что за поклон он и отплатить может по-всякому… вон, Саромуха годочков пять тому, когда еще в девках ходила, решила удаль показать, едва ль не в самый костер скокнула, так на всю жизню шрамы на руках осталися.
А Велимира…
Не думала она об огне.
И о шрамах.
Ни о чем не думала, кроме того, что нынешнею ночью она взаправду свободна.
И полетели на землю чоботы, хрустнул ледок под босою ножкой, крохотною, будто у дитяти. Зашипело пламя, сыпануло искрой, вышивая на рубахе свои узоры.
— Ну же, смелей! — Велимира остановилась на мгновенье, чтобы глянуть на девок. — Или кровь у вас и вправду рыбья? Чего пришли? Пляшите!
И рубаху стянула.
Баила бабка, что в прежние далекие времена только так и плясали бабы, что для Божини, что для землицы, каковая есть мать. А мать наготы детское не чурается.
Это уж после люди правила выдумали.
Стыд.
Не было стыда. Блеснул и сгорел. И сама я скинула ботинки, ступила на ледяную землю, подивившись, что не холодно ничуть. Волосы расплела. Рубаху стянула.
— Это… несколько слишком, — заметила Борислава, в темень отступая. — А если кто увидит?
Велимира лишь рассмеялась.
Шальной хмель, ночью даренный, в крови ее кипел. И я сама слышала далекий зов, то ли земли, то ли неба…
Пляши, Зослава.
Отдай долг силы дареной. Поделись с землицею…
— …ехал молодец, удалой купец…
…ноги сами несут к огню. Бояться? Не причинит мне огонь вреда. Не нынешней ночью. Слышу… слышу, как грохочет в небе гром. Несется железная цмокова колесница, запряженная троицей огненных быков. Свистит хлыст, высекая молнии.
И крепко держат цмоковы руки поводья.
Сам он хорош.
Пригож.
Волос золотой, борода — серебряная.
Глаза — черные, из камня-агату вырезанные. Облачен в платье грозовое. И сердит: вновь сбежала невеста его. Не пожелала остаться в доме цмоковом, пусть и открыл ей всю дюжина дюжин палат.
Пусть сыпал ей злато под ноги.
Укрывал соболями.
Украшал каменьями… а она ушла. И Божиня-сестрица беглянку укрыла.
Слышу, как вздыхает земля, и сотни сотен трав, дремавшие до того дня, просыпаются. Время их наступает. Прорастут. Выплетут зеленые ковры.
И дадут деве беглой новую жизнь.
Красив цмок.
Да куда ему до любого? Пусть не богат тот и не знатен, и нет у него ни крыльев медных, ни быков огненных, ни палат самоцветных… нет и не надобно.
Хватит дудки звонкой.
И дома, что над ручьем для нее поставлен был.
Хватит улыбки и счастливого возгласа:
— Ты вернулась…
Слышу… все слышу… и пою… про купца, что девку похитил да бросил… про любовь несчастную… про счастливую… ступаю по угольям, делюсь с землею силой, и надобно остановиться, пока вовсе не обессилею.
А не могу.
Горько мне.
Догонит девку цмок. Не спрятаться ей, бестолковой, как ни пытайся. Да в глаза глянет и отступится. Насильно мил не будешь. Даст он ей золотое обручье, серебряный гребень и медное сердце с трещиною, глядишь, у нее и болеть перестанет.
А она, дары приняв, к милому кинется.
…заплетала мне матушка косы… ох лентами да золотыми…
Хор девичий слаженно выводил слова старое песни.
…украшала, да украшала… лентами золотыми, лентами шелковыми…
И слезы на глазах.
Жаль цмока.
И девку, что счастия искала, да как вышла к дому своему, то и увидела, что в доме этом есть уже хозяйка…
…выбирала матушка платье мне…
Я остановилась.
Сразу.
И села на землю, с которой пробивалась теплая молодая зелень. Провела по ней ладонью… надо же. А я только слышала о таком. Рядом опустилась на колени Велимира. И засмеялась тихонечко.
— Правда ли, — спросила шепотом, — что нынешней ночью Божиня исполнит, чего попросишь?
— Так говорят.
Трава пахла… травой и пахла. Лугом молодым, на котором еще не развернулись цветастые ковры. Землею распаренною, ленивою. Водой — самую малость, крыницей студеною, каменным ложем ее.
— Только… желание не должно быть злым.
Зла и без того в мире довольно.
— …выводила матушка меня в круг… выводила…
— Поют, — Велимира перебирала травинки. — Красиво… а у меня голоса нет. Наверное, ты думаешь, что я вовсе… бесстыжая… мне нянька моя сказывала, что когда-то только так… что в наготе нет стыда, а танец, который от сердца, силу пробуждает. Сила к силе тянется… и силы бы просить. Только не получится, чтобы от сердца. А ведь только так надо, чтобы от сердца… оно же иного желает. Но исполнится если желание, что со мною будет?
Что могла я ответить?
Не знаю.
Велимира — что птица в силках. И бьется, норовит крыла расправить, но не позволят ей взлететь. Опутают, окрутят… а если и позволят, недолго полет продлится.
Нет, о том не желаю думать.
…в низенькой светелке огонек горит.
Молодая пряха у окна сидит.
Велимира сорвала травинку, поднесла к губам, дунула.
— Лети-лети… что суждено, того не миновать… а я хочу быть счастливой. Просто быть…
И вновь я промолчала.
Так и сидели.
Глядели на огонь.
На боярынь, хоровод водивших, и Борислава первою ступала, павою шла. Красива она была, статна и высока, и рубаха-то, пусть и шита просто, да из тонкого полотна, по горлу и рукавам цветами бисерными изукрашена…
— Завтра шептаться станут, что я вовсе обезумела, — Велимира потянулась, подняла старую шубу, закуталась по самые глаза. — Пересказывать… передумывать.
— Не посмеют.
Что бы ни творилось нынешней ночью, все тайною укрыто. Девки промеж собой о том и словом перемолвится не смели, страшась разгневать Божиню.
А ну как не исполнит желание?
Аль исполнит, но вывернет так, что исполнившись, воля хуже неволи станет.
— Посмеют, — Велимира подобрала волосы, скрутила кое-как да за спину закинула. — Для них это все лишено смысла. Игра, не более того… сейчас походят и гадать станут. А чего гадать, когда за каждою судьба выплетена? Хотя все мечтают переломить. Но никто не смеет. И я не смею… трусливая.
