Ведьма и тьма - Вилар Симона

– Но результат от милости княгини после того, как покорила древлян, вышел отменный, – продолжал Калокир. – Я ведь и сам встречался с их старшинами и знаю, что они восхищаются Ольгой Киевской – мудрой и милостивой госпожой. А я же нахожу ее действия достойными великого политика.

– Не хочу об этом говорить, – еще больше помрачнел Святослав.

И все же Калокир своего добился. Святослав отменил приказ рушить город. Даже позволил снять с кольев тела для захоронения.

После окончательной победы над мятежниками в Филиппополе Святослав решил вернуться на Дунай, где полагал заняться постройкой флота. По пути он намеревался посетить Плиску, минуя столицу Преславу, чтобы лишний раз не встречаться с царем Борисом.

Калокиру казалось, что князь недолюбливает этот город. Не из-за Бориса, а потому, что Преслава Великая досталась ему без штурма и ратных подвигов. Да и что ему там делать? В Преславе сидит царь Борис Болгарский, но на деле всем распоряжается воевода Свенельд. А этот умеет ладить с подвластными так, чтобы и довольны были, но и воли особой не имели. Он и Бориса под собой удержит, не чиня тому обиды.

Узнав о намерениях князя, Калокир сразу подумал о Малфриде, оставшейся в Преславе. Он помнил, что его ведьма хотела побывать в Плиске, да и соскучился по ней. Возлюбленная была нужна ромею, чтобы в ее объятиях забыть обо всех тревогах и сомнениях, чтобы снова пережить пьянящую радость, которую он испытывал только со своей пылкой дикаркой. Поэтому, едва отряды Святослава стали готовиться к переходу, Калокир послал за Варяжко. Он не хотел поручать охрану любимой чужому, но оказалось, что беловолосого Варяжко не так-то просто отыскать в воинском стане. Наконец кто-то подсказал, что он частенько пропадает у печенегов. Потомок викингов не столько грезил о походах на ладьях, сколько мечтал стать хорошим конником, не хуже степняков, и потому завел с ними дружбу. Когда же Варяжко узнал о приказании Калокира, то явился к нему уже на собственном кауром коне и тут же принялся хвастать, что получил скакуна в дар от самого хана Кури за то, что сумел сплясать в воинственном танце степняков с клинками, не получив ни царапины. И всё нахваливал своего каурого: выносливый, понятливый, сильный… Но опешил, узнав, что его опять посылают стеречь ведьму.

– Да кто на нее позарится, на чародейку-то? – возмутился Варяжко. – А в пути, если что, Тадыба присмотрит. Это он, бирюк молчаливый, без разговору готов при бабе состоять. А я при войске князя остаться хочу. Я воин!

Но Калокир не повторял приказов дважды, и Варяжко, смирившись, вскоре ускакал.

Перед самым отъездом Святослав вызвал брата Глеба проститься. По его наказу Глеб должен был, как и прежде, охранять перевалы Хемы, и князь даже похвалил брата, что сумел коротко сойтись с местными жителями, и они ему верят и ценят его. Ну а дружба, которую Глеб свел со священством, способствовала тому, что попы отсоветовали боярам в Хемах выступать против князя.

– Я доволен тобой, – сказал князь напоследок. – Давай же обнимемся, брат, перед разлукой!

Их встреча происходила на развилке дорог близ Филиппополя. Туман как раз рассеялся, и вдали открылось страшное зрелище: лес еще не снятых с кольев тел. Глеб оцепенел от ужаса и горя, даже не коснулся Святослава, когда тот привлек его к себе.

– Или мары тебя заворожили, что ты будто ледяной? – спросил князь, отстраняясь.

Тот ответил глухо, с усилием:

– Мы вышли из одного лона, поэтому я чту соединившую нас кровь. Но любить себя ты меня не заставишь, Святослав.

– Да обойдусь я без твоей любви, – махнул рукой князь. – Главное – служи мне верно.

Ничего не ответив, Глеб пошел к своему коню.

Колонна войска неспешно двигалась по Болгарии под тяжелыми зимними тучами. То и дело начинал моросить мелкий дождь, пепельная дымка тумана завешивала отдаленные горы. На полях нигде не было видно ни волов в ярме, ни пахаря за плугом – сельские работы везде закончились. Порой войско проезжало через леса, где под дубами было превеликое множество опавших желудей, и дикие кабаны приходили сюда полакомиться. И как бы ни были строги десятники в русском воинстве, они не могли удержать своих подчиненных, чтобы те не ринулись на охоту. Но князь за подобное не бранил: войску нужно кормиться в пути. Смотрел сквозь пальцы и на то, что его люди грабили окрестные селения. И едва до поселян доходила весть, по какому пути движется войско Святослава, они тут же спешили угнать в потайные места скот, прятали дочерей и молодок, чтобы те не стали жертвами насилия. А еще русы пристрастились к местному вину. Поначалу хулили, что нет в нем той сладости, как в хмельных медах, потом они мало-помалу вошли во вкус и тотчас оживлялись, завидев на склонах беленые стены монастырей – монахи повсюду держали в погребах запас вина, который, правда, мигом иссякал. Даже печенеги стали жаловать вино, хотя прежде предпочитали кумыс.

Наконец вдали показались стены Плиски – не столь внушительные, как в Преславе или Филиппополе, но все же достаточно грозные, чтобы стало ясно, что некогда это был весьма почтенный город, столица ханов-кочевников. В те времена болгары еще кочевали в землях живших в предгорьях и на равнинах славян, а на зиму приводили свои табуны и стада сюда и ставили под защитой укреплений юрты. Строить город как таковой начали, лишь приняв христианство, и тогда сюда прибыли мастера из Византии, которые возвели базилики и колоннады, проложили водопровод и снабдили дома знати хитроумным гипокаустом [86]. В Плиске возвели и царский дворец, на ромейский лад – с белокаменными стенами, арочными окнами и галереями. Но на подступах к городу то там, то здесь еще можно было увидеть каменные столбы-монолиты, некогда воздвигнутые в память об умерших правителях-ханах. На них еще сохранились едва различимые надписи с именами и пожеланиями вечной жизни, но надписи эти были выполнены на греческом языке – своей письменности у болгар тогда еще не было. Позже, при царе Борисе Крестителе, Болгария приняла кириллицу, созданную святыми Мефодием и Константином, в монашестве Кириллом. Эта письменность и послужила основой общего славяно-болгарского языка, объединила разрозненные племена болгар, славян и фракийцев в единый народ.

Калокир рассказал об этом князю Святославу, и тот поразился, что из-за каких-то монахов с их азбукой возникло целое государство. А теперь Калокир собирался поведать о том же своей Малфриде – чародейка была охоча узнавать новое, и ему нравилось в ней это. Покажет он ей и высеченного над вратами города орла хана Аспаруха со сложенными крыльями и мощным клювом. Этот знак даже почитавшие Христа правители болгар не стали рушить из почтения к великому правителю [87]. Говорят, могила великого Аспаруха где-то на Днепре, там, где знаменитые пороги. Малфриде любопытно будет об этом узнать.

Но прежде всего Калокир хотел одного – просто увидеть свою дикарку, обнять, прижать к сердцу, наброситься на нее с той жадностью, которая ей так нравилась. За все время похода на Филиппополь Калокир не прикоснулся ни к одной женщине – после Малфриды они казались ему блеклыми и полуживыми. Но вскоре они свидятся, и тогда… От этих мыслей сладко кружилась голова, хотелось пришпорить коня. Ведь он уже знал, что чародейка в Плиске: приметил невдалеке от городских ворот Варяжко. Поманил его, и тот со всех ног кинулся к облаченному в подбитый мехом алый плащ патрикию.

– Все благополучно, господин Калокир. Передал твой наказ, проводил до самого града. А устраивал чародейку твою уже Тадыба. Она не пожелала селиться вблизи церкви, вот и пришлось найти дальние покои в павильоне за царским дворцом. Туда еще крытая галерея ведет. И теперь сидит госпожа Малфрида там в уединении, никуда не выходит, ибо не любит колокольного звона и церковного пения. Окна в павильоне велела ставнями затворить и никого к себе не пускает, даже Тадыбу. Не может простить молчуну, что стал захаживать в церкви.