Цветок яблони (СИ) - Пехов Алексей Юрьевич

Отец, толстяк с колышущимся животом, с аккуратной напомаженной бородкой и широченными плечами, вышел на мраморное крыльцо и властно гаркнул на работников, сметавших несуществующие пылинки с дорогого карифского ковра. Голос у него был могучий, гремящий, словно сила гор, и прислуга, сжавшись, убралась.

Вся многочисленная семья купца Шарира ат На собралась на крыльце, встречая прибывающих.

Мать, худая невысокая женщина с некрасивым лицом. Всегда старавшаяся улыбаться, даже если ей грустно, но сейчас необычайно суровая, даже встревоженная. Сёстры, все в таких же медно-белых одеждах, как и мать, — четверо, самой младшей всего два. И братья: Тарир, родившийся на год позже Сабира — болезненный, бледный, точно уроженец северного герцогства вроде Треттини, и Настар, едва научившийся говорить.

Отец волновался, Сабир это видел. Он щурился, и ноздри его большого, похожего на птичий клюв носа раздувались сильнее обычного. Старшего сына купец удостоил быстрого взгляда, и ореховые глаза чуть потеплели, когда он увидел, что Сабир не забыл взять с собой медную вазу в виде женской стопы.

— Не подведи меня, — одними губами прошептал глава семьи, когда двенадцать всадников въехали в ворота поместья. — Огня принесите, черепахи! Скоро стемнеет!

Слуги были отлично вышколены, так что еще до того, как лошади остановились, чаши с маслом вспыхнули, и огонь сразу же загудел, вытянувшись вверх кинжальными языками, провожая солнце, которому осталось не больше десяти минут жизни.

Отец без суеты совершил несколько шагов вперед по ковровой дорожке и, сойдя с нее, встал на колени прямо у копыт первой лошади. Вытянул руки, сложив их в молитвенном жесте. Опустил голову, застыл.

Все, включая слуг и исключая Сабира, сделали то же самое, впрочем оставаясь на месте. У младших сестры и брата с этим возникли сложности, но им помогли няньки.

Всадники спешивались, поправляли простые, пропыленные, пахнущие лошадьми темно-серые платья, и Сабир не смог угадать, кто из них старый друг отца. Тот, с кем родитель провел детство, прежде чем один пошел по купеческой стезе, а второй сделал шаг к Храму и Мири приняла его.

И совершенно. Совершенно. Абсолютно непонятно, где этот первый жрец, который решил нагрянуть к отцу в гости. Никаких отличий в одежде между дэво не было.

Невысокий человек, с сильно подведенными глазами, похожий на финик, так темна была его кожа, с внезапным смешком сказал голосом ничуть не менее звучным, чем у отца:

— Ну и здоров же ты стал, добрый братец! Воистину Благословенный рассвет любит тебя! Пусть она осветит твою голову, руки, семью и дом. Встань-ка!

Отец встал, счастливо улыбаясь, и маленький жрец, тоже с улыбкой, заключил его в некрепкие объятия:

— Я путешествовал по этой славной провинции и не мог упустить такой возможности — повидаться с тобой после стольких лет.

Отец шевельнул пальцем, и Сабир, ждавший этого момента, сказал, обращаясь к одному из самых влиятельных людей Мута:

— Позволено ли будет мне омыть ноги скромной служанки Милосердия справедливых суждений, чтобы её следы и впредь вели лишь в чистоту?

Было поверье, что нечестивым, тем, в ком дэво чувствуют слабую веру к Мири, отказывали. И тогда жизнь человека менялась кардинальным образом. Его изгоняли с острова навсегда. Куда-то на север. В дикие земли варваров, молящихся Шестерым, а не Единственной.

Сабир очень волновался. Вдруг он недостаточно верит в её помыслы? Вдруг ему откажут и он опозорит отца?

Он удостоился внимательного взгляда темных, показавшихся ему вишневыми, как заходящее солнце, глаз. Ответ прозвучал с задержкой. На миг дольше, чем это требовалось (сердце Сабира успело застыть и превратиться в ледышку), и на миг раньше, чем это случилось с сердцем отца.

— Да.

Он был без обуви. Маленькие ступни оказались пыльными, в заживших царапинах, с чуть желтоватыми ногтями. Сабир вылил воду на них из вазы, стараясь не пролить мимо ни капли, понимая, что каждый за его спиной смотрит на это действо, затаив дыхание.

Когда ритуал гостеприимства был завершен, первый жрец протянул Сабиру лежащую на ладони медную пластинку с обрезанными краями и двумя десятками странных дырочек разных размеров, расположенных в хаотичном беспорядке. И юноша с благоговейным трепетом прикоснулся к ней лбом.

Едва не вскрикнул, когда обжегся, но в последний миг сжал зубы, ощущая, как на глазах наворачиваются предательские слезы.

— Служим её помыслам, — через силу прошептал Сабир, радуясь, что голос у него не дрожит. — Идем за её словами.

— И так свершится, — последовал тихий, проникновенный ответ, от которого у юноши мурашки пробежали по спине. Сухая шершавая ладонь дотронулась до лба, и боль утихла.

Потом был праздничный ужин. Щедрый и хмельной, ибо богиня никогда не приветствовала умерщвление плоти и питание одной кукурузной лепешкой. Отец, довольный, раскрасневшийся, обсуждал с гостем цены на серфо, войну на западе, нового герцога Дарии. И еще говорил о том, что где-то далеко, среди льдов, есть забытое всеми герцогство и там совсем никто не чтит богиню, не думает о ней.

Сабир слышал от отцовского управляющего, что тамошние дикари вообще поклоняются мертвецам-людоедам.

Позже, для серьезной беседы за кальяном и кальгэ, гость с отцом удалились на верхний балкон, и все интересное закончилось. Утром, когда юношу разбудил слуга, первый жрец уже покинул их дом.

Отец вызвал старшего сына к себе после обеда, в час, когда даже змеи скрывались под камнями, чтобы не зажариться на них, словно на сковородке. В семейном ткте — двухвековом доме-колодце, с куполообразной крышей, где прохлада властвовала всегда, а свет проникал через бесчисленные узкие окошки и множился с помощью медных зеркал, делая это место столь же таинственным, как и желанным.

— Достопочтенный, — сказал Сабир, приветствуя старшего в роду.

Великий купец восседал среди подушек и одеял, окруженный кувшинами вина, как город вражеской армией.

— Сядь, сын. — Мужчина взял серебряный кубок, наполнил темным, пахнущим изюмом вином, и протянул юноше. Тот не ожидал этого, отец никогда не наливал ему, не оказывал такой чести. — Разговор нам предстоит серьезный.

— Я совершил что-то недопустимое вчера? Обидел этого великого человека?

— Нет. — Сабиру показалось, что отец немного печален, немного задумчив, а еще отчего-то горд. — Он благословил наш дом и семью, обещал молиться о нас Мири.

Юноша облегченно перевел дух, и необъяснимая тревога, тягучая и вязкая, словно карифские сладости, терзавшая его с самого утра, начала отступать.

— Мири выбрала тебя. Ты ведь почувствовал. Так сказал мой старый друг.

Сабир коснулся лба, где вчера жгло.

— Ты осознаешь, что это значит?

— Да, отец.

— Скажи, чтобы я не ошибался.

— Храм ждет меня. — Во рту было сухо.

Он не очень понимал, что в нем сильнее: обида на судьбу, сделавшую за него выбор, страх или какое-то странное осознание счастья, что избран.

— Так.

— Но я слишком взрослый. Разве в Храм не приводят тех, кто младше?

— Пути к Мири разные, сын. Бедняки отдают детей Храму, потому что там заботятся о них. Даруют лучшую судьбу и работу, чем на полях или в море. Но не все, кто пришел, допускаются в святая святых, что построена на горе Чтак. Храм велик, но Храм один. И туда позволено войти немногим.

— Я слышал.

— Тогда послушай еще. Пути к Мири разные, сын, — повторил отец. — Она не любит бездумных решений. Некоторые идут к ней всю жизнь, другие же делают свой выбор в молодости. Но всегда он доброволен, ибо служить ей — честь для любого в нашем герцогстве. И каждый склоняет голову перед теми, кто спускается с горы Чтак. Ибо они следы.

Сабир снова кивнул, посмотрел прямо в глаза отцу, что делал очень редко, ибо уважение младшего к старшему требовало других правил. Все изменилось за несколько минут.

Отец всю жизнь готовил его не к этому. С пяти лет он учил его иному мастерству. Где купить лучший серфо, как распознать и отличить от подделки, куда следует отправить корабли, когда покупать, а когда ждать. С какими людьми договариваться, как платить, как скрывать достаток от жадных чиновников. Сабир видел лишь один путь в жизни — стать купцом, как отец. Как дед. Как прадед.