Екатерина Соловьёва - Хронофаги
Помнится, однажды он даже схватил её у подъезда и долго тряс, что-то спрашивая, какой-то бред. Она уж тогда и с жизнью попрощалась.
Девушка юркнула в толпу, затерявшись среди разноцветных пуховиков и чугунных сумок, бьющих по лодыжкам.
Незнакомец угрюмо молчал, оперевшись на угол киоска и провожая взглядом чёрный берет. Он вспомнил, как месяц назад оставил девушку у подъезда и долго безнадёжно повторял:
— Я — Бертран, помнишь? Кардиналы, хронофаги… Чёрный автобус…
Она смотрела чужими глазами и отводила испуганный взгляд в сторону двери. Он протянул ладонь, чтобы в последний раз провести по белокурым перьям, и она дёрнулась в сторону. Это было уже слишком. Будто под дых дали. Бертран опустил голову,
…………
(удалено автором)
…………
Хозяин Времени всё кривился, пытаясь улыбнуться, да так и не смог. Лишь кивнул на прощание, взлетая над городом на пару с кардиналами.
Устроиться в православную церковь не удалось: кроме идеального знания текстов Писания, требовали каких-то рекомендаций от батюшек, сорокадневного поста, беседы с настоятелем. Всё слишком изменилось за эти годы. Поначалу Бертран хотел очиститься, справить документы через Олега, поститься тоже не составило бы труда, да потом раздумал. Религия утомляла, не принося облегчения, лгала, а ото лжи воротило, словно от падали.
Демобилизовавшийся кардинал долго бродил по набережным и паркам
………..
(удалено автором)
………..
…вина лежала на хозяевах, здесь — на родителях. Бертран видел мать-одиночку, молодую и расплывшуюся. Под глазами размазанная тушь, в глазах пустота. Она попросту не слышала своего ребёнка. Люди начинают ценить то, что у них есть, только когда теряют. Бертран слишком хорошо усвоил это за последнее время. Поэтому и незаметно толкнул содрогающуюся от рёва коляску на проезжую часть, когда мамаша лениво ковырялась в мобильнике. Очнулась она только от резкого визга покрышек по асфальту — машины тщетно пытались объехать люльку, сталкивались с глухим стуком, словно кегли; звенели разбитые стёкла, сыпался отчаянный мат. Наверное, в этот момент что-то перемкнуло, женский визг перекрыл надрывный плач младенца и нерадивая соседка, сломя голову, бросилась между автомобилями. В создавшейся пробке её окружила плотная орущая толпа, но голоса притихли, когда она выхватила из коляски ребёнка, прижала его к груди и зарыдала от счастья.
Он не помогал, не стремился кого-то изменить, всего лишь устранял временные неудобства.
Скоро по утрам в доме воцарилась относительная тишь, и можно было долго лежать и смотреть в неровный потолок молочного цвета с осыпающейся известью. Всё лучше, чем ни свет, ни заря отжиматься на кулаках до седьмого пота, а потом нарезать бесконечные круги вдоль мраморных колонн. Но и безмолвие не приносило облегчения.
Старухи у подъезда жеманно склоняли закутанные в платки головы и беззубо улыбались. Одни люди боялись его, другие обожали, а он всех их по-прежнему ненавидел.
«Пусть, пусть бы всё погибло! Зато эти мгновения были бы вечны — когда она так смотрела. Когда она любила… Эти мгновения и были настоящей жизнью. Мартин был прав: мгновения нужно ценить, кто знает, повторятся ли они когда-нибудь…»
Время шло. Шло мимо и как-то ровно вскользь, не замечая на своём пути уволившегося слуги своего. Страх того, что он остался вне времени, вынудил купить большие, чудовищно безвкусные часы, чуть ли не во всю стену, с кукушкой, боем и маятником. Стрёкот секундной стрелки раздавался в каждой комнате, словно стук чьего-то мёртвого сердца, но и этот равнодушный звук не добавил ни радости, ни покоя.
……..
(удалено автором)
……..
Он таскался за ней, как собачонка, и ничего не мог собой поделать. То ли дело было в зелье Ольши, то ли в том, что Вета была единственной веточкой, что связывала его с жизнью, то ли подкосили годы служения Уроборосу.
Дни летели. Листва умерла и опала, лужи сковал первый лёд. Иветта не желала его вспоминать. От каждого её испуганного взгляда становилось всё хуже. Бертран решил оставить её в покое.
Утреннее кладбище подёрнулось сизой сенью тишины. Мрачные ели плотно сдвинули ряды, могильная земля покрылась голубыми кристалликами инея. Свежие бело-жёлтые хризантемы легли на надгробья. Две слева — рядом с фотографией молодой белокурой женщины, грустно улыбающейся в кадр. Другие две — рядом с портретом угрюмого мужчины с крепко стиснутыми губами.
— Ты ошибался, папа, — твёрдо прошептала Вета, — ты ошибался. Чтобы быть нормальной, надо быть собой.
В тот же вечер она обнаружила на пороге квартиры нетбук в чехле с надписью: «Для сказок» и завядшую розу.
Глава 20
Искупление
Непоправимым оскорбленьям
Приносит время исцеленье.
Лопе де ВегаОна не любила вспоминать про двух кардиналов в серых плащах и мир, где куча дверей висит в липком тумане, а из подворотни раздаётся горький, как полынь, плач. И грустный пастух с бамбуковой флейтой теперь виделся, словно сквозь толстое матовое стекло — был он или не был? Пела ли свирель о любви при полной луне? И когда они должны увидеться с Риммой? Кто знает?
Иногда снилось, как она парит с кем-то над городом, а внизу темно и высоко. Люди спешат куда-то, спорят, ругаются. Но страха больше нет, только радость птицей бьётся в груди. Бьётся оттого, что рядом… или кто?..
……….
(удалено автором)
……….
вернётся и отнимет дорогой подарок? И как его никто не спёр в подъезде? Караулил он, что ли? А уж кто такой щедрый, можно ломать голову годами. Только толку от этого было мало: у неё и друзей-то нет…
Сегодня в офисе с утра царила благословенная тишина, и девушка не преминула ей воспользоваться. В ультрамариновом окне безмолвно сыпались снежинки, «Pilot» красноглазо подмигнул, компьютер вздрогнул и послушно заработал.
Ответ Татьяны из «Альманаха» прогрузился на удивление быстро. Вета зажмурилась. Утихомиривая разбушевавшееся сердце, она открыла глаза и прочитала:
«Хороший рассказ. Пришлите ещё 2 или 3, на выбор».
В поле для файлов был прикреплён документ «Договор». Не веря своему счастью, девушка распечатала контракт и, воровато оглядываясь, спрятала его в папку. И вовремя: хлопнула входная дверь, дохнув морозом, застучали каблуки, заскрипели стулья, кресла, переплёты папок, запели на все лады телефоны. Начинался новый день.
В свободные от работы дни Бертран полюбил слоняться в библиотеках, музеях. Там властвовала тишь да пыль, изгоняя людей, суетных и алчных. Он всё ещё ненавидел их, но уже не так яростно: гнев остывал, принося досаду и усталость. В бесконечных галереях же не оставалось ни будущего, ни настоящего, лишь тени прошлого качались вдоль картин и стеллажей, охотно возвращая в минувшее. Из зала в зал, от одной эпохи к другой, от колонны к инсталляции, вдыхая запах формалина и канцелярского клея. Пожилые смотрительницы собачками семенили следом.
