Татьяна Тихонова - Заонежье, или Жизнь по ту сторону...
4
Утро выдалось пригожее. Розы заглядывали в окна своими нежными соцветиями, роняя розовые лепестки на землю, но это все ничего, лишь бы новые бутоны появлялись вновь и вновь…
Латинда смотрел в окно, щурясь от лучей восходящего солнца. Ему хорошо была видна дорога, по которой быстро удалялся Свей.
Проговорив до петухов, спать они легли уже под утро. Старый эльф еще долго лежал, прислушиваясь как скребет по стене слива ветвями, качаясь от ветра.
Он рассказал парню все, что знал о Заонежье. Попытался снять проклятие, которое выплеснул в предсмертной агонии Махаон… Однако, чуда не произошло.
И теперь он корил себя, что не может ничем помочь лесовичу. Но такие проклятия — страшная штука, чаще они так и преследуют проклятого всю жизнь. Но если повезет парню, то он справится и с этой бедой…
…Свей уже в третий раз шел по знакомой ему кривичской дороге. Дорога эта, достаточно широкая, чтобы прошла телега, заросшая полынью и сорной травой, которая сейчас торчала по обочинам желтыми клочьями, петляла, поднимаясь в гору, к Тупикам. Но если не подниматься в гору, а спуститься к реке, до Кривицы будет намного ближе.
Река с ледников, широкая, бурная весной и притихшая теперь, текла по долине, полноводная и даже сейчас опасная для переправы. Подвесной мост был сорван в одну из осенних бурь, как рассказал Латинда, и теперь кознинцы переправлялись на лодке. Лодка обычно лежала на одном из берегов, и Свею с Луциком просто не повезло, что вчера она оказалась не на кривичской стороне.
И правда, лодка, перевернутая днищем вверх, лежала здесь же, недалеко от тропы, свернувшей к берегу, в гремящих на ветру камышах. Свей, недолго думая, сбросил лодку на воду, прыгнул в нее, и, умело отталкиваясь веслом от берега, в то же время с каким-то странным чувством осматривался вокруг…
Вода размеренно шуршала галькой на мелководье. Сладкий речной воздух, наполненный запахами прелого камыша, рыбы… что-то смутно бередил в нем… Перед глазами мелькала другая река, берега которой поросли густым лесом, и деревянный город виделся с затейливыми башенками и теремами…
Миновав середину, Свей заметил, что течение все-таки отнесло его от тропы, и стал грести сильнее, потому что возвращаться с лодкой потом не хотелось. И вот уже знакомая просека с торчавшими из прибрежного песка остатками сломанного моста показалась впереди.
Вытащив и перевернув лодку, Свей оставил ее недалеко от тропы в камышах, также как нашел ее на противоположном берегу и продолжил путь. Было раннее утро, и дорога была пустынна.
Как рассказал ему Латинда, дойти ему надо до Кривицы.
Там, в трех верстах от деревни, был заброшенный хутор с мельницей. К нему и отправил Латинда лесовича, потому что каменные ворота полуразрушенного дома мельника были входом в мир людей. Когда Свей удивленно спросил эльфа, зачем же ему в мир людей, эльф ответил:
— А там тебе придется отыскать вход в страну Ив… Знаю только, что путь твой лежит через Рось. Пойдешь переходами леших, не визанских, а тамошних, быстрее дойдешь, они знают об этой стороне больше моего…
…Свей стоял перед каменными воротами. За ними виднелся поросший бурьяном двор. Слышался плеск падающей на колесо воды. Сосны шумели вершинами. Было тихо, белка перелетела с ветки на ветку… покатилась шишка, оброненная пугливым зверьком…
Свей прошел под каменный свод старых потрескавшихся ворот. Сделав пару шагов, он остановился.
И вздохнул глубоко… Здесь шел снег.
Часть 11
1
Зима в Заонежье в этот год выдалась снежная. Метели выли, кружа снегами, переметая тропки и дороги. Трудно приходилось путникам, а и не ходил никто попусту. Помнился страх жуткий перед дикими ордами темными, сидел народ по заимкам да зимовьям, раны зализывал да раззоренные дома латал, чинил.
Ушел враг словно и не было его, еще с вечера под эльфовым Гардоалом костры жег, а утром его и след простыл… Как так? Ни у кого ответа не было, только одно на ум приходило, что все это дело темное. Лишь одно имя, имя Свея, звучало у всех на устах в Заонежье, когда заговаривали о страшных днях начала зимы. И никто не знал о его судьбе. Ушел и словно сгинул он в чужих краях.
Лишь старая княгиня по долгим дням и ночам, кутаясь в теплый пуховый платок, все ждала внука, вздрагивая от каждого стука в дверь, все казалось ей, что сейчас распахнется дверь, и стремительно войдет Свей, рослый, широкоплечий, шумный, скорый на решения и немногословный, и улыбнется…
Каждый день Мокша являлся к княгине. И они, обменявшись короткими взглядами, понимали, что новостей нет ни у того, ни у другого, и молчали долго. Мокша, сидя возле стены на лавке, облокотясь на высокий меч, княгиня — у окна. Иногда к ним присоединялся Дундарий, и тогда молчание иногда прерывалось его болтовней.
— Нет, ну что за зима, все метет и метет, — заговорил после долгого молчания домовой и в этот раз, когда ему наскучило смотреть в окно на падающие хлопья снега. — Давненько такой зимы не было, княгиня? — попытался вывести из мрачных раздумий княгиню Алену Дундарий.
А та, посмотрев на него измученными ожиданием глазами, ничем более не выдала своего отчаяния и улыбнулась:
— А я помню, Дундарий, ту зиму, когда родилась Завея… — ее доброе лицо в мелких морщинках посветлело от милых сердцу воспоминаний, — уж сколько снегу было тогда, вспомни-ка… Ты еще Игорю горы строил и крепости, а он… — голос ее предательски дрогнул, но она быстро выправилась, — а он прибегал с улицы как снеговик, весь улепленный снегом.
Дундарий украдкой глянул на нее и закивал мелко-мелко седой головой.
— Права, княгиня, права… Забыл ведь я, вот ведь, пентюх старый. А то ведь еще, помните, Свей-то что вытворял? Прыгал с самого высокого конька дома в сугроб! Благо снега в ту пору было под самый второй этаж, я день и ночь все чистил и чистил…
Княгиня усмехнулась. Мокша спрятал улыбку в кулак и проговорил:
— Ну да, все знают, Дундарь, что у тебя целая прорва работников! Что уж ты нам басни-то рассказываешь?
— Ну да, ну да… — растерянно забормотал домовой, — эх, было время золотое… — уже грустно произнес он, — все вспоминаю, как Свей-то ко мне рвался на чердак, так и бежит все босиком, а его Ладушка все ловила и ласково так журила… И вот ведь, жизня, нету уже ни Ладушки, ни Игоря, ни Светослава, ни Завеи… — вдруг всхлипнул он.
— Не трынди, Дундарий, так ты и Свея запишешь туда же, — вяло отмахнулся Мокша. — А Свей-то еще вернется… Верно говорю, княгиня?
Мокша нарочно обратился к вновь задумавшейся тягостной думой княгине Алене, чтобы она не отчаиваилась тем страшным, губительным для человека отчаянием, которое заставляет уходить его в себя, словно улитку в раковину.
