Neil Gaiman - Дым и зеркала
Подобрав с земли нож, он пальцами стер с рукояти снег, полой пальто – с клинка кровь. А потом поглядел на меня. Он плакал.
– Сволочь, – всхлипнул он. – Что ты с ней сделал?
Я сказал бы ему, что ничего я с ней не делал, что она все еще настороженно ждет в своем подводном дворце, но я больше не умел говорить, а мог только рычать, скулить и выть.
Он плакал. От него воняло безумием и разочарованием. Занеся нож, он бросился на меня, а я отступил в сторону.
Некоторые люди просто не умеют приспосабливаться к незначительным переменам. Бармен пронесся мимо меня – с края утеса, в пустоту.
В лунном свете кровь – не красная, а черная, и следы, которые он оставил, падая, ударяясь о скалу, и снова падая, были мазками темно-серого и черного. Пока наконец не затих на обледенелых валунах у подножия скалы, но несколько минут спустя из моря поднялась рука и с медлительностью, на которую было почти больно смотреть, утащила его в темную воду.
Кто-то почесал меня за ухом. Было приятно.
– Чем она была? Просто аватарой Глубокого, сэр. Фантомом, видением, если хотите, посланным нам из глубочайшей пучины, чтобы положить конец свету.
Я ощетинился.
– Нет, теперь все позади – на время. Вы развеяли фантом. Теперь уже сызнова не начнешь, ведь ритуал – строго специфический. Трое нас должно стать вместе и, пока кровь невинного собирается лужами у наших ног, произнести священные имена.
Подняв глаза на толстяка, я вопросительно заскулил. Он сонно похлопал меня по загривку.
– Конечно, она вас не любит, мой мальчик. В нашем измерении она даже нематериальна.
Снова пошел снег. Костер догорал.
– Ваше сегодняшнее преображение – на мой взгляд, неожиданное – прямое следствие тех самых небесных конфигураций и лунных сил, что сделали сегодняшнюю ночь столь подходящей для того, чтобы вызвать из Бездны моих старых друзей…
Он продолжал говорить низким голосом и, возможно, поведал мне важные тайны. Но этого я никогда не узнаю, ведь во мне бушевал голод, и его слова потерялись, сохранив лишь тень смысла: меня больше не интересовали ни море, ни обрыв, ни толстяк.
В лесу за лугом бежали олени: я чувствовал их запах в воздухе зимней ночи.
А я был голоден.
* * *
Когда я снова пришел в себя, было раннее утро, моя одежда невесть куда подевалась, и в снегу рядом со мной лежал недоеденный олень. По одному его глазу ползала муха, язык вывалился, отчего животное выглядело смешным и жалким, точно на карикатуре в газете. У брюха, из которого были вырваны внутренности, снег окрасился флуоресцентно-алым. Лицо и грудь у меня были липкими и красными от все той же крови. На горле – струпья и шрамы, но к следующему полнолунию оно исцелится.
Маленькое желтое солнце казалось далеким, но небо было безоблачно синим, и ни ветерка. В отдалении слышался рев моря.
Я мерз, был голым, окровавленным и чувствовал себя бесконечно одиноким. «Ну и ладно, – подумал я, – вначале такое со всеми нами случается. А со мной только раз в месяц». Я был совершенно измучен, но знал, что придется продержаться до тех пор, пока не найду заброшенный амбар или пещеру, а тогда засну и просплю неделю или, может быть, две.
Совсем низко, почти над снегом ко мне летел ястреб, что-то болталось в его когтях. На краткое мгновение он завис надо мной, а потом уронил к моим ногам в снег маленького серого кальмара и снова взмыл ввысь. Дряблая, многощупальцевая тварь лежала бездыханно и недвижимо в окровавленном снегу.
Я счел это знамением, но не смог решить, доброе оно или дурное, впрочем, мне было все равно. Повернувшись спиной к морю и мрачному городку Инсмут, я начал пробираться к огням мегаполиса.
Неовульф
И снова позвонил Стив Джонс. «Я хочу, чтобы ты написал мне одно из своих стихотворений-рассказов. Нужно, чтобы это была детективная история, действие которой разворачивается в недалеком будущем. Может быть, ты сможешь использовать Ларри Тальбота из «Просто опять конец света».
Так вышло, что я в тот момент писал в соавторстве сценарий по староанглийскому эпосу «Беовульф» и был несколько удивлен, как много людей, неправильно меня расслышав, решили, что я только что закончил сценарий очередной серии «Бейуотч»[28].
Поэтому я начал пересказывать «Беовульфа» как футуристическую серию «Бейуотч» для антологии детективных рассказов. Это представлялось единственно разумным выходом.
Послушайте, я же к вам не пристаю, откуда вы сами берете свои идеи!
– Слушайте, Тальбот!
Моих людей убивают…
Рот рокотал в телефонную трубку,
Как море – в раковине.
– Узнайте – кто и за что и прекратите это!
– Как прекратить? – спросил я.
– Да как хотите! – он рявкнул. –
Вот только я не желаю,
Чтоб они ушли целыми и невредимыми,
Когда вы прекратите это… ясно, о чем я?
Что ж, ясно… и он меня понял.
Знаете – это было
В двадцатых годах двадцать первого века,
В Эл-Эй, на Венис-бич.
Гар Рот рулил бизнес на всем побережье,
Продавал стимуляторы, стероиды и колеса –
Да все, чем можно закинуться. Полный успех.
Загорелые парни в стрингах, что жрали стероиды,
Крутобедрые девки, желавшие бюст увеличить,
Все, кто сидел на гормонах и феромонах, –
Рота любили все. У него была дурь.
Копы – те брали взятки и смотрели сквозь пальцы…
Гар был королем мира – от Лагуны до Малибу.
Он построил пляжную дискотеку, и там
Мускулистые парни и грудастые телки
Тусовались, пили коктейли и понтовались.
О да, бог этого города – плоть,
А плоть их была прекрасна,
И они веселились.
Все вокруг веселились –
Закидывались, подкуривались, торчали,
Музыка так гремела, что отдавалась в костях, –
Так было…
А после вдруг начались убийства.
По-тихому.
Кто-то проламывал головы,
Рвал на куски тела… и криков никто не слышал
За грохотом музыки и шумом прибоя –
В тот год снова в моду вошел хэви-метал.
Убийца похитил с десяток парней и девчонок,
Их уволок в море…
А на заре – трупы.
Рот говорил – он решил поначалу,
Что это – дела конкурентов,
Усилил охрану, в воздух поднял вертолеты,
В море спустил катера – ведь убийца вернется…
И он возвращался – снова, снова и снова.
Но на пленках видеокамер не было ничего.
Что это – не знал никто, но, черт возьми,
Оно отрывало головы, руки и ноги,
Выдирало из пышных грудей силикон,
На песке оставляло яички с высосанными стероидами –
Сморщенные, словно морские моллюски…
Рот зверел – пляж был явно уже не тот.
Вот тогда он мне позвонил…
Я перелез через спящих цыпочек разного пола
И тронул плечо Рота.
Глазом моргнуть не успел – а десяток серьезных стволов
Целят уже мне в сердце и между глаз.
И я сказал: «Эй, я не монстр. В смысле –
Не монстр, который вам нужен…
Пока что».
Я сунул ему визитку.
«Тальбот, – сказал он. –
Вы готовы решить проблему? С вами я говорил?»
«Точно, – сказал я (полуденное рычанье)… –
А у вас – проблема, которую надо решить.
Сделка: я устраняю вашу проблему,
А вы мне платите бабки, бабки и бабки».
Рот отвечает:
«Конечно, мы все обсудили.
Как скажете. Сделка есть сделка.
Я-то считаю: либо евроизраильтяне,
Либо китайцы… Боитесь их?»
«Нет, – говорю. – Я их не боюсь».
Типа я даже подумал – застать бы это местечко
В полной красе.
Поредели ряды красоток-красавчиков Рота,
И, если поближе глянуть, совсем не так уж
Они мускулисты и пышногруды.
Закат. Началась вечеринка.
Я Роту сказал – терпеть не мог хэви-метал
Даже в самом его начале…
Он отвечает: на вид вы моложе, чем в жизни.
Ох и громко… от усилителей вибрирует все побережье.
Я раздеваюсь – пора. И жду,
Четвероногий уже, в прогалине дюн.
Жду дни и ночи, ночи и дни – жду.
«Где, твою мать, ты сам и где твои люди? –
Спросил меня Рот на третий уж день. – Где?
За кой тебе хрен я плачу?
Прошлой ночью на пленке был
Только пес какой-то громадный».
Но я усмехаюсь. «Вашей проблемы
Пока что нет и следа, – сообщаю ему. –
А был я здесь постоянно».
«Говорю тебе, – он орет, – это израильтяне!
Нельзя доверять европейцам!»
Третья ночь.
Огромная, красная, как неон, луна.
Двое играют в прибое.
Парень с девчонкой.
Гормонов в них еще больше, чем наркоты.
Девчонка визжит и смеется,
Медленно бьется прибой.
Был бы здесь враг – пахло бы самоубийством,
Но враг приходит на берег не каждую ночь,
И они танцуют в прибое,
Плещутся и вопят… а у меня острый слух
(Чтобы лучше их видеть), глаз острый
(Чтоб лучше их слышать),
А они, мать их так, молоды, счастливы… черт,
Прямо хочется плюнуть.
Что для таких, как я, поганей всего –
Это когда дар смерти таким, как они, дается.
Первой кричит девчонка. Лик красной луны – высоко,
Полнолунье было вчера.
Я вижу – она упала в прибой, как если б
Там была глубина двадцать футов – не два,
Как если б ее в песок засосало. Парнишка бежал,
Прозрачная струйка мочи текла из-под плавок,
Бежал, спотыкался, орал…
Оно вышло из воды – медленно, как персонаж
Из дешевого фильма ужасов в скверном гриме.
Загорелую девушку оно несло на руках.
Я зевнул, как большая собака,
И принялся вылизываться.
Оно откусило девчонке лицо, тело швырнуло в песок,
Я подумал: «Мясо и химикаты. Как просто
Их превратить в мясо и химикаты, один укус –
И они – только мясо и химикаты!..»
Подбежали охранники Рота. Ужас в глазах,
В руках – автоматы… Оно похватало их,
Разорвало в клочья – и бросило на песок,
Лунным залитый светом.
Оно побрело неловко по пляжу, белый песок
Лип к серо-зеленым лапам, перепончатым и когтистым.
«Клево, мам!» – завыло оно.
Какая ж мать, – я подумал, – родить умудрилась такое?
Я слышал – там, выше по пляжу, орет Рот:
«Тальбот, поганая сволочь! Ты где, Тальбот?»
Я встал, потянулся и рысцой потрусил по пляжу.
«Ну, здравствуй», – сказал я.
«Ой, песик», – откликнулся он.
(Я ж тебе оторву волосатую лапу и суну в глотку!)
«Так, – говорю, – не здороваются…»
Он говорит: «Я Грэвд-Эл.
А ты кто – Тузик, воющий сукин сын?»
(Ох, отделаю я тебя – в клочки разметаю!)
«Изыди, ужасный зверь», – говорю.
Он смотрит – глаза блестят угольками в трубочке с крэком.
«Изыди? Ты че, парень? И кто же меня заставит?»
Рыкаю: «Я. Я!
Я – в авангарде».
Он поглядел глуповато, обиженно и растерянно…
Даже
Стало жаль его на минутку.
А потом из-за облака вышла луна.
Я завыл.
Вместо кожи была у него светлая чешуя,
Зубы – острее акульих,
Пальцы – перепончаты и когтисты.
Он зарычал – и рванулся к моей глотке.
Он кричал: «Да что ты такое?!»
А потом: «Нет, нет и нет!»
А потом: «Черт, так нечестно!»
А потом – ничего… не было,
Не было слов,
Ведь я оторвал ему руку
И отшвырнул в песок,
И мгновенье еще пальцы
Пустоту исступленно хватали.
Грэнд-Эл рванулся к воде – я почесал следом,
Соленой была вода, и смрадной – его кровь,
Черный ее вкус я ощущал в пасти.
Он нырнул – я за ним, все глубже и глубже,
И когда я почувствовал: легкие разорвутся,
И будут раздавлены горло, и череп, и мозг, и грудная клетка,
И набросятся полчища монстров, и просто придушат,
Мы приплыли к останкам нефтяной вышки.
Вот куда приполз подыхать Грэнд-Эл!
Наверное, в этом месте он и родился:
Ржавый скелет буровой, брошенный в море.
Он почти уж подох, когда я к нему подошел,
Я не стал добивать – пусть уж сам…
Выйдет тот еще корм для рыб,
Блюдо приопов – скверное мясо.
И только,
Пнув его в челюсть, я вышиб акулий зуб
И взял на счастье…
Тогда рванулась она –
Бросилась – вся из сплошных клыков и когтей.
Даже у зверя есть мать, – что тут такого?
Матери есть у многих.
Лет пятьдесят назад матери были у всех!
Она оплакивала сына, вопила и причитала,
Она спросила: «Как мог ты быть столь жестоким?
Упав на колени, гладила сына и выла.
А после мы говорили, с трудом слова подбирая…
Что там было – дело не ваше.
Вы или я такое делали раньше.
Любил ли ее я,
Убил ли… а сын ее мертв, как скалы.
Мы по песку катились – шерсть трется о чешую,
Загривок ее, зажатый моими клыками,
Когти впиваются в спину…
Старая, старая песня.
Когда из прибоя я вышел,
Светало. Рот поджидал.
Я бросил на землю голову Грэнд-Эла,
И липли песчинки к влажным еще глазам…
«Вот она, ваша проблема, – сказал я Роту. –
Да, – я сказал, – он мертв».
А он спросил: «Что теперь?»
Кровавое золото, говорю…
«Ты считаешь, он на китайцев работал? – раздумался Рот. – Или на евроизраильтян? Или?»
«Да он просто соседский парень, – сказал я. – Он на шум разозлился, и все тут». «Думаешь?» – Рот спросил.
Глядя на голову, я бормочу: «Уверен».
Рот спросил: «Да откуда он взялся?»
Я стал натягивать шмотки, усталый от преображенья.
«Из мяса и химикатов», – шепнул я. Он знал – я солгал, но волк рожден, чтобы лгать. Я сел на песок и стал любоваться заливом
И утренним небом, в котором рождался день…
И мечтал о дне, в который смогу умереть.
Мы можем дать скидку на опт
