Карина Демина - Хельмова дюжина красавиц (СИ)
— …и смело, с соблюдением всех приличий, ковыряетесь в ухе…
…Себастьян содрал ботинки и, едва не постанывая от наслаждения, поскреб палочкой ступню.
— Вам плохо? — заботливо осведомилась Богуслава.
Хорошо…
…просто-таки чудесно…
Пальцы вот дергаются, но пальцы — право слово, это такая ерунда, главное, не прекращать чесать… хорошая палочка, стоит своих денег… и зуд расползался, выталкивая на поверхность кожи защитную чешую. Да что с ним такое?
…или…
Себастьян огромным усилием воли заставил себя расстаться с чудесной палочкой, предназначенной для ковыряния в ушах…
— Богуслава, — он дернул плечом, пытаясь угомонить прорезавшиеся крылья, которые тоже, что характерно, зудели невыносимо. — Вы ничего мне сказать не хотите?
— Я… — ресницы затрепетали, а в зеленых очах блеснула искра торжества.
Да что ж им всем-то неймется?!
— Я… должна вам признаться…
Говорит с придыханием, ладони к груди прижала… а грудь у панночки Богуславы выдающаяся… Себастьян с трудом отвел взгляд, заставив себя смотреть не на грудь, и даже не на оборочки, которыми декольте было украшено весьма щедро, но на вышитые бутоны.
А платье-то нарочито скромное.
И поза эта… не зная панночку Богуславу можно подумать, что он, Себастьян, ввел бедную девицу в смущение превеликое.
— Да, Богуслава… — с немалым трудом он заставил себя выпрямиться.
Все тело горело огнем…
— …я… я вас люблю…
— Жаль, — Себастьян отстранился. — А я вас нет.
— Что?
— Не действуют на меня привороты, — он сунул руку в подмышку и поскребся. — Ну почти не действуют… аллергия у меня на них… с почесухой. Нестандартная реакция вследствие подростковой травмы.
— Аллергия? — уточнила Богуслава упавшим голосом.
— Увы…
…и крылья свербели просто-таки невыносимо, Себастьян ерзал, прижимаясь к слишком уж мягкой спинке дивана.
— И… извините, — Богуслава изобразила почти искреннее раскаяние. — Я не знала…
Пожалуй, раскаивалась она исключительно в этом незнании, а отнюдь не в попытке воздействия на разум, отягощенной тем фактом, что ненаследный князь Вевельский состоял на государевой службе…
— Знаете…
— Знаю, — она подалась вперед, и толстая рыжая коса скатилась с плеча на грудь. — Я поступила плохо! Безобразно! И нет мне прощения… но все, что я делала, исключительно из любви к вам.
— Богуслава, — зуд мешал сосредоточиться. — Все, что вы делали, вы делали исключительно из любви к себе. И давайте на этом остановимся?
— Почему?
— Потому, что я не хочу на вас жениться.
— А если…
— И ментальные заклинания тоже не сработают.
Она рассеянно кивнула, верно, мысленно перебирая иные возможности.
— Я предлагаю вам выбросить дурную идею из головы, — Себастьян поднялся и, скинув пиджак, все же позволил крыльям прорваться. — А я в свою очередь позабуду о вашем… неразумном поступке.
О, местные обои с золотым тиснением были хороши… Себастьян чесался о них, чувствуя, как сходят тонкие пласты чешуи… хороший был приворот, крепкий…
…чтоб его…
— Нет, — сказала Богуслава, глядя со смесью раздражения и легкой брезгливости, которую она мужественно пыталась преодолеть.
Все-таки чешуйчатый супруг — не то, о чем она мечтала.
…но с чешуей или без, Себастьян Вевельский был всяко милей папенькиного делового партнера, человека состоятельного, степенного и весомых, пудов этак на десять, достоинств, которые он облекал в скучнейшие черные сюртуки. Вспомнив любезного жениха, который, к слову, уже вполне себя женихом ощущал и бросал на Богуславу весьма откровенные взгляды, она поморщилась.
Что за жизнь!
— Да, дорогая, — Себастьян прекратил чесаться и отлип от стены. Нетопыриные крылья его растопырились, задев изящный, времен Паулюса Чужака, столик. — Смиритесь, нет у нас с вами общего будущего. И не будет.
Он поднял крыло, пытаясь дотянуться острым коготком на суставе до шеи, второе же дернулось, сметая со столика фарфоровые безделушки.
— Извините.
— Да ничего страшного, — Богуслава пинком перевернула и ужасающего вида вазу, покатую, краснобокую, как яблоко, и расписанную золотыми птицами. Вазу, в отличие от безделушек, принесла с рынка Агнешка, не устояв перед этакою красотой…
…наверняка огорчится.
Но князю не выговоришь…
— Итак, на чем мы остановились, — Себастьян вазу, оказавшуюся чересчур прочной, чтобы разбиться от падения, поднял и переставил от себя подальше. — Во-первых, согласитесь, мы друг другу не подходим.
— Подходим, — возразила Богуслава, — просто вы сопротивляетесь.
— Привычка.
…дурных привычек у него имелось немало, начиная с этой его безумной работы, которую ненаследный князь не желал оставлять… однако Себастьян был строен, относительно хорош собой… особенно, когда давал себе труд прятать хвост… и вообще не имел обыкновения жаловаться на отдышку, потницу или печеночные рези… наверняка, он не станет требовать, чтобы Богуслава питалась овсянкой, на воде сваренной, или диетическими кашками из протертых овощей, каковые готовили к визитам папенькиного партнера.
Нет, из двух зол выбирают меньшее.
Правда, нигде не сказано, что оно будет активное сопротивление оказывать.
— Во-вторых, лично я не вижу себя человеком женатым…
— Вы просто не пробовали.
— Не пробовал и не хочу, — отрезал Себастьян. — И вам не советую настаивать. Богуслава, сегодня же вы сообщите папеньке, что во мне разочаровались и видеть больше не желаете.
Еще чего! Папенька только рад будет… небось, мигом об обручении объявит… если не сам, то Агнешка постарается.
— Богуслава, — в голосе ненаследного князя прорезались рычащие ноты. А во рту — клыки куда более внушительные, нежели прежде… эпатажно, но клыками девушку, твердо настроившуюся на замужество, не отпугнешь. — Если у вас вдруг возникнет желание… продолжить ваши алхимические экзерсисы…
…чешуя исчезала, впрочем, на обоях, купленных Агнешкой — видите-ли ее категорически не устраивали прежние, темно-синие в узкую серебряную полоску — остались залысины.
— …то подумайте, сколь обрадуется ваш отец обвинению в государственной измене.
— Что?
Шутит?
Отнюдь, князь выглядел настолько серьезно, насколько это возможно в драной рубашке и остатках жилета.
