Железные Лавры (СИ) - Смирнов Сергей Анатольевич

- Так засада еще не была, а только будет, как я погляжу.

Оба качнулись, как лодки у берега – от первой, еще легкой волны далекой бури. Мы поднялись. Двинулся было к выходу, но Ксенофонт полутайным жестом указал мне в другую сторону: выход из этого брюха был в противоположной от пасти стороне. Мы обошли хозяина таверны, который не только не заикнулся о плате за приличную трапезу, но еще поклонился и подал Ксенофонту зажженную лампу. Высокий и крепкий Филипп пристроился следом за мной, будто друзья уже знали свои роли – и Филиппу предстояло ухватить меня за шкирку, если смекну сбежать. Становилось смешно и вдвойне любопытно. Мне показалось, что за время одного путешествия успел стать куда старше своих друзей, кои когда-то мудро смеялись надо мной, слушая мои отроческие чириканья о свободе и воле за пределами дворцовых стен.

Ксенофонт отворил потайную дверь в угловой тьме, и мы стали спускаться в подземелье. Оно дохнуло в лицо холодной вековой сыростью, тем предупредив, что подземные кишки потянутся глубоко. Невольно пересчитал высокие ступени: двадцать четыре. Потом было насчитано столько же не коротких шагов: проход был достаточно широк, чтобы не по годам раздавшийся Ксенофонт мог спешить до новой лестницы – из загробного места его гнал испуг его эпикурейского животика.

На ходу я воображал стороны света и предположил, что мы переходим улицу по ее подземной изнанке, а не углубляемся в квартал. Если так, что лестница должна была поднять нас к двум складам седельных и мебельных кож и к белильне. Однако в помещении, куда мы попали, поднявшись, пахло не кожами, а недешевым мускусом и даже той непомерной цены амброй, кою можно найти лишь на альковных столиках патрицианок. То расстроило: выходило, совсем не могу похвалиться тайным знанием Города, чем всегда гордился перед дворцовыми.

Показалось даже, что друзья тащат меня в какой-то не известный мне блудный вертеп, но они-то знали, что тем меня не удивишь и не прельстишь, да и амбры такого качества в городских вертепах не найти, разве только – опять же, в дворцовых.

- Располагайся, друг, - сказал Ксенофонт, радуясь, что удалось удивить друга, успевшего повидать всякое.

Новая утроба до трепета сердечных жил напомнила мне малый триклиний графа Ротари – прямо пифагорейский круговорот времени настал! При свете двух бронзовых ламп и ярком жаре углей на широкой жаровне – окон тут не было вовсе – увидел невысокий столик, три небольших резных скамеечки отнюдь не для слуг, ибо все были из палисандра, и на возвышении – другой столик, а за ним, вплотную к стене, – кресло черного дерева с акантом.

Друзья уселись на две крайние скамеечки, оставив мне среднюю. Театр так театр. Расположился между ними и вопросил, не тратя сил на любопытство:

- Что за представление нам покажут?

Друзья переглянулись через меня и сдержанно шевельнулись взаимным смешком.

- Кто-то здесь наверняка будет представлен к высокой чести, - еще тише, шепотом, проговорил как бы в пустоту Филипп.

Послышался шелест, отворилась в боковой стене еще одна потайная дверь – а не потайных тут и не было, – и колыхнулись поклоном огоньки светильников.

Немалое удивление возникло у меня хором с разочарованием – и чудесным образом не смешалось с ним:ожидал я нечто невиданное, какого-то грозного незнакомца, а вошел человек, у коего я в далеком детстве не раз сиживал на коленях, а в отрочестве тягался в счете и проигрывал всегда. Он умножал и делил трехзначные цифры с быстротой курицы, клюющей пшено, и на счет три выдавал длину гипотенузы на предложенную длину катетов. Зато иноземными языками не успевал, как я. Так что мы уважали друг друга, несмотря на разницу лет.

То был Никифор – логофет геникона[1], главный мытарь и счетчик Нового Рима. Строгий и справедливый. Одна из колонн, поддерживавших портал Дворца. Живой звон денег. Архимедова мясорубка, всасывавшая мясо налогов. Провинциал, что благодаря своим талантам уже в ранней молодости так же стремительно, как высчитывал в уме длину гипотенузы, продвинулся во Дворце. Он видел в моем отце для себя образец скрытой и умной стойкости, отец же, посылая намеки своим сыновьям, хвалил Никифора за глаза, как юношу способного прислушиваться к советам и вовсе не подобного сильным, но глупым птенцам, так и лезущим глоткой на лишний кусок. А уж покойный брат мой Зенон – он и вовсе боготворил Никифора, хотя был старше того почти на десять лет. Прямые и долгие волосы логофета, удивлявшие и смущавшие природными завитками на концах, слегка повылезли к нынешним его сорока годам, а надо лбом, что был всегда раскален от расчетов,выжглись-выпали, оставив «поляну мудреца». Мы втроем встали и поклонились ему разом.

Склонив голову, на миг дал волю сытой улыбке: нового этот грешный мир мне ничего не предлагал – разве что некую, не выгодную для спасения души интригу.

Никифор поздоровался, пожелал мир («Он бы еще дверьми затворенными вошел, прости Господи!» - невольно съязвил я в себе) и сел наверху. Он смотрел с доброй улыбкой на меня, я – на него. И не удержался я, предложил наобум длину катетов. Никифор ответил на счет «два», посыл был серьёзен как никогда.

- Вот как бывает, Иоанн, - сказал Никифор. – Ты сейчас – биссектриса для всего государства.

И заодно сказал ее длину.

- Вот уж не чаял того, как и бывает, - честно вспотел я затылком и подсох языком.

- Что у тебя там? – словно пропустив мимо ушей мой намёк, кивнул Никифор на суму, что грела меня всего до корней души, а вовсе не близкая жаровня. – Не хлеб же такой тяжелый и чёрствый.

- Хлеб живой, живее некуда, - отвечал логофету.

Извлёк святой образ Твой, Господи, и без опасений встал и подал тому.

Никифор посмотрел благоговейно, но не приложился. Встал сам, сильным движением упер столик к боковой стене, и мои друзья кинулись подвинуть в ту же сторону, на должную биссектрису, кресло начальника.

Стал тогда творить молитву Иисусову, гоня прочь мысли о своем всесветном значении, прилипшем потным задом к скамейке из палисандра.

- Вот теперь и не надо будет говорить, что Господь – свидетель нашим словам, - рёк логофет, бережно приставив святой образ к стене. – Говорим как есть. Надеюсь, ты уже сыт с дороги? Слюной не поперхнешься? Тебе много говорить, Иоанн. Не люблю, когда слова застревают в куске, ты помнишь.

Помнил, помнил: Никифор не любил трапез, от роду довольствовался малым куском по разу в день, будто родившись без аппетита ради экономии жизни, не стыдился своей легкой и стремительной худобы. Быть бы ему без лишних трудов монахом, кабы не попутал его бес арифметики.

- Ты ведь теперь богаче нас всех – и хорошо живешь, не напоказ, - сказал логофет в ответ на мой вопрос, в какую сторону мне говорить, чтобы лишний раз не возвращаться к началу.

«И этот заодно с ними!» - Так и вспылил внутри, и тотчас захотелось безудержно врать.

- Знанием, знанием, Иоанн, богаче, не путай, - прозорливо упрекнул меня Никифор. – Зачем тебя посылал отец Феодор, я знаю, а вот зачем ты вернулся, знаешь ли сам? Расскажи для начала всю твою круговую историю.

Рассказал теперь будто наизусть заученный текст, успевая про себя творить молитву, чтобы не во вред неизвестно кому и чему пошел мой рассказ. Привирать или что-то скрывать не было выгоды – что бы ни сказал, все могло оказаться во вред неизвестно кому и чему. Никифор, тем временем, зорко постреливал в каждого из нас троих по отдельности – словно стремительно и с привычным сквозным недоверием, не тяготившим силы, сличал мытарские отчеты, дошедшие из провинции. Друзья мои кивали, подтверждая. Всё сходилось.

Никифор остался доволен моим отчетом:

- Уж верно сам Господь Бог послал тебя туда камнем, чтобы Карл споткнулся об него. Знал бы заранее, не тратился бы на стольких шпионов – тебя одного было бы довольно, и платить не надо. Итак, этот варварский князёк собрался взойти над западными горами и ослепить нас своим императорством ни раньше, ни позже. Он так и говорил, что, мол, женщина царствовать не может?