Чёрный фимиам (СИ) - "Леха"

Видимо, Сингур, скованный кошмаром, ненадолго канул в забытьё, потому что Нелани вдруг оказалась рядом, склонилась над ним, и стало ясно: катакомбы, шорохи, темнота – лишь отголоски мучительного сна.

– Я видеть твоя сестра. Она хорошо, – едва слышно произнесла шианка, а её черные локоны извивались, словно черви. – Я пытаться тебе помочь. Ты разрешить? Я не знать – получиться ли. Но другой способ у меня нет.

Сингур кивнул, давя тошноту и рвущийся с губ крик. Потом понял, что женщина ничего не видит в темноте, и просипел:

– Да…

– Я зажечь свет. Я знать – тебе это боль. Но ты терпеть и смотреть на меня. Ты понять.

В ответ он только судорожно перевёл дыхание и не сказал, что боится света и того, что может при нём увидеть. Хотелось зажмуриться, заорать, чтобы женщина делала хоть что-то, перестала изводить его разговорами и просто помогла! Не надо ничего спрашивать, ничего объяснять, когда путаются вымысел и явь. Но, конечно, он просто промолчал.

Нелани старалась перемещаться бесшумно, однако передвигание лампы, звук льющегося масла, чирканье кремня и треск разгорающегося огня – всё это будто выцарапывало Сингуру нутро.

Женщина ходила по тесному убежищу. Слышался шорох одежды, лёгкий звон, тихий стук… Неяркий свет дрожащего огня рождал пугающие тени, которые казались и не тенями вовсе. Откуда-то доносилось эхо дыхания неведомых существ, тихое царапанье по камню и едва уловимый гул – это жили и двигались стены подземелья… Там, где ворочались в недрах огромные валуны, зарождался рокот, неуловимый для уха обычного человека. Глухой рокот – тупик, тихий шелест сквозняка и едва слышное эхо – коридор. Пока звучит эхо и слышно движение воздуха, нужно успеть пройти. Иначе будет тупик. И тогда снова придется слушать. И ждать. И надеяться, что услышишь и сможешь выбраться.

Вдруг едва слышную жизнь камня нарушил знакомый певучий голос:

– Ты хотеть знать, почему я помогать тебе. Сегодня я рассказать. Ты слушать.

Она не спрашивала, просто негромко говорила. Но этот голос разогнал морок кошмара. Сингур вспомнил, кто он и где. Понял, что Миаджан далеко. Очень далеко. Больше не надо слушать камни. Больше не надо спускаться под землю. И глухое ворчание недр – оно просто примерещилось. А правда – вот она, рядом. У неё чёрная лоснящаяся кожа и чёрные локоны, рассыпавшиеся по спине. Высокая грудь, тонкая талия и длинные-длинные стройные ноги…

Мысли путались, его снова уносило в пропасть кошмара. Голос Нелани звучал глухо, обрастал эхом, становился грубым, жутким. По спине и рукам бежал мороз, ставя дыбом волоски.

– Я жить на острова, – говорила женщина гулким нечеловеческим голосом. – Далеко в Шиан.

Тело начала колотить дрожь. Это был не голос Нелани! Он звучал словно отовсюду сразу:

– Там светить солнце. Яркое, что выжигать глаза. Белокожий, как ты, умирать на такой солнце ещё до полудень. Гореть в волдырях.

Сингур застонал. Исчезли подземелья. Теперь он лежал под ярким-ярким солнцем Шиана и сгорал под ним. Огромные волдыри лопались на теле, а сукровица сочилась по раскаленной коже, обжигающая, как кипяток…

Он выгнулся на тюфяке и тихо-тихо закричал. Крик рассеял морок, а боль ненадолго прояснила рассудок.

– На острова всегда солнце. Всегда жара, – продолжала безжалостно Нелани. Её голос снова звучал мелодично и тихо, она по-прежнему ходила туда-сюда по убежищу, сводя Сингура с ума звуком шагов. Но потом до него донёсся тяжёлый дурманящий аромат. Дымный и плотный.

– Дышать глубоко, Сингур. – сказала шианка. – Глубоко дышать. Смотреть на меня.

Дым курился, обволакивая сознание, лишая воли. С невероятным усилием Сингур подчинил себе одеревеневшее тело и разлепил глаза, чувствуя, как лопаются по всему телу огромные волдыри, как кожа слезает, обнажая влажную кровоточащую плоть.

– Нет… – прохрипел он. – Не надо… хватит…

– Смотреть на меня, – она склонилась над ним – чёрная, лоснящаяся, в одной короткой нижней рубахе, под которой проглядывало обнаженное эбонитовое тело, с рассыпавшимися по плечам волосами. – Смотреть на меня и видеть, что я говорить. Твой глаза синий. Синий глаза смотреть в зелёный. Слушать и видеть, Сингур.

Его взгляд словно прилип к её. Он глядел в эти омуты, блестящие на чёрном лице, и, наконец, начал понимать смысл произносимых слов.

– На острова, где я жить, мало вода, – Нелани медленно отходила от топчана, на котором лежал мужчина, но по-прежнему не отпускала его взгляд. – Только морская кругом. А ветер горячий и соленый. Соленый и горячий. И если бог острова гневаться – солнце жечь люди до костей, выпивать наша вода. Жара высушивать озера, высушивать реки, высушивать ручьи. Бог гневлив и любить кровь. Бог любить дев, бог просить жертв. За вода, за урожай, за детей.

Она подняла руки, и Сингур увидел на чёрных запястьях тонкие металлические браслеты. Ладони Нелани мягко скользили в воздухе – медленно-медленно вырисовывая неведомые знаки. Чувственный плавный танец рождал перезвон украшений. Этот перезвон был негромким, убаюкивающим.

– Чтобы не гневить бог, ему дарить дева. Жена. Самый красивый девушка. Невеста бог. Чтобы другие жить, одна умирать. Уходить к бог. Любить бог. Бог любить её.

Рассказчица едва слышно и неторопливо начала постукивать длинными пальцами по ладони. Звон браслетов рассыпался по убежищу. Тени от лампы скользили по чёрному полуобнаженному телу. Тонкая рубашка стала прозрачной от пота.

– Но девушка плакать, – продолжала певуче Нелани. – Глупая девушка всегда плакать. Не хотеть идти к бог. Хотеть плавать в прибой, есть сладкая пауват, спать под звезды, любиться с мужчина, не с бог. Ты слышать меня, Сингур? Смотреть на меня? Видеть, что я говорить?

Он с трудом кивнул, завороженный движением её рук, тихим звоном браслетов, плавным покачиванием бёдер и тяжёлым дымным дурманом, которому не знал названия.

Сизые волны окутывали Нелани, она медленно танцевала в них и продолжала рассказ. А мужчине казалось, будто он видит всё, о чём ему говорят: зелёный остров, синее небо, хижины с крышами из огромных листьев, обжигающее яркое солнце. Плоды пауват, свисающие гроздьями с упругих лиан…

– Девушка плакать. А бог не любить слезы, – шианка улыбалась и качала головой. – Невеста на свадьба должен быть счастлив. Для этого женщина племени окуривать девушка особый трава. Сладкий дым убирать слезы, убирать тоска, убирать боль, дарить покой. Ей говорить, что она видеть, и она видеть, что ей говорить. Девушка улыбаться. Бог быть доволен. И забирать невеста.

Сингур уже не чувствовал тела. Он качался на волнах сизого дыма, что плыл вокруг Нелани. Вдыхал запах, наблюдал за тенями, прячущимися в складках её рубахи, хотел коснуться её, дотронуться до этого манящего лоснящегося тела.

– Что делают с девушкой? – услышал он издалека свой осипший голос.

– Девушка резать, как свинья, – жёстко ответила Нелани, не останавливая танца. Её руки ласкали волны тяжелого дыма, свивали из них маленькие кудрявые вихри, гнали по комнате. – Девушка умирать и уходить к бог. Но сперва девушка брать жрец. Он есть вместилище бог.

– Каждый год? – спросил Сингур, с трудом шевеля непослушными губами.

– Каждый год. Один невеста, один год. Но однажды вздорный невеста не захотеть идти к бог. Не хотеть смерть и чтобы её иметь жрец. Хотеть жить. Смотри, Сингур…

Шианка изогнулась, заведя руки за спину, отчего тонкая ткань обтянула высокую грудь, прилипла к потной коже на чувственно вздымающемся животе.

– Смотри, Сингур. Это тело принадлежать бог. Так сказать жрец, который его проклясть. Запретить говорить этот рот. Изгнать с остров эта дева, продать её чужеземец. Если не хотеть быть невеста бог, то стать жена всем. Не принадлежать бог – не принадлежать себе. Пусть дева владеет плоть.

Дым вокруг неё принимал причудливые очертания. Сингуру казалось: к Нелани тянутся чьи-то руки, похотливо скользят по её плечам и спине, по груди, а она сладострастно изгибается под их прикосновениями. Он видел, как трепещут её бедра. Но тяжёлая каменная усталость наваливалась, отупляла. Глухая, дарящая оцепенение и бессилие.