Кир Булычев - Великий Гусляр
– Я почти догадался! - крикнул профессор.
– Так из каких он будет?
– Не могу сказать. Слишком страшно.
– Неужели Гитлер?
– Интереснее... Но и страшнее.
– А что делать будем? - Удалов не был трусом, но тут его тело охватила предстартовая дрожь.
– Если не боишься, пойдем со мной, - предложил Минц.
– Пошли.
Через минуту вышел Минц со своим толстым портфелем. Он шутил, что возьмет его с собой, когда поедет за Нобелевской премией.
По дороге Удалов несколько раз пытался выпытать у профессора, что за тайну тот несет в себе, но профессор был загадочен, задумчив и печален.
– Ужасно! - повторял он время от времени. - Ужасно!
Мурашки пробегали по телу Удалова.
Они так решительно подошли к «Гуслярнеустройбанку», что люберецкие молодцы, которые охраняли вход, еле успели скрестить перед пришельцами автоматы.
Удалов в удивлении посмотрел на фасад.
Фасад школы был такой же, как прежде, только профиль Римского-Корсакова сбили, а вместо него поместили профиль Усищева. Подпись же пока оставили старую: «Великий русский композитор».
– Нам к товарищу Усищеву, - строго сказал Минц.
Люберецкие потому и приехали на охрану Усищева, что не знали никого в Гусляре. Неужели в городе нашелся бы житель, который осмелился бы остановить, не пустить Минца и Удалова? Не было такого жителя...
– Гуляй, папаша, - сказал охранник.
Возмущенный Минц, которого никогда еще не встречали так в Гусляре, рассердился и хлопнул хама портфелем по руке. Автомат упал, а второй охранник развернулся, чтобы прошить очередью двух старых хулиганов.
К счастью, тут на шум распахнулось окно на втором этаже, выглянула усатая рожа главного разбойника и сказала:
– Отставить пальбу! Пропустить ко мне глубокоуважаемых товарищей-ветеранов, моих дорогих избирателей. А вот ты, Василий, считай себя уволенным. Если любой старый еврей может у тебя автомат вышибить - твое место на кладбище...
– Шеф, я же не ожидал!
– Тогда твое место на помойке, - сказал Усищев и выстрелил в своего охранника со второго этажа. Охранник упал бездыханным, и его алая кровь оросила автомат, а также ботинки Удалова, который кинулся внутрь музыкальной школы.
Потрясенные случившимся, старики поднялись на второй этаж. Усищев их не встретил, но они узнали, что он всегда сидит в голубой гостиной, в классе арф. Большинство арф уникальной работы было уже продано им в Бангладеш, но одна, правда, без струн, осталась для интеллигентного антуража.
Толстый, гладкий, усатый, тонкорукий Усищев сидел за столом, уставленным его коллекцией - изображениями обнаженных девушек работы советских фарфоровых заводов.
Присесть гостям Усищев не предложил, но Минц, уже преодолев потрясение, подошел к столу, поставил на угол портфель и сказал:
– У нас к вам, товарищ Усищев, важная проблема, которая касается вашего происхождения.
– Мое происхождение не обсуждаем! - вдруг испугался Усищев.
– Вы меня неправильно поняли, - сказал Минц. - Мы знаем, что такая выдающаяся личность, как вы, уже жила на свете...
И он популярно изложил завтрашнему диктатору Великого Гусляра теорию перерождения душ. О перерождении душ диктатор раньше не слышал, и, если бы не солидность профессора Минца, он бы в нее не поверил. Но когда Минц произнес: «Может, среди ваших предшественников и Наполеон попадется», - Усищев клюнул на это заявление, расплылся и спросил:
– А что, можно уточнить?
– Это непросто, - ответил Минц.
– Сколько просите за Наполеона? - спросил Усищев.
– Аппаратура зарубежная, настройка тонкая...
– Сто баксов? - спросил Усищев.
– Послушайте, Усищев, - рассердился Минц, - мы с вами не на базаре. Какие могут быть сто баксов, если вы получите с завтрашнего дня право писать на табличке: «Бывший Наполеон, а ныне товарищ Усищев»?
– Ладно, можно и без товарища, - смирился Усищев. - А сколько?
– Завтра всероссийское телевидение сообщит: «Городом Великий Гусляр с недавнего времени руководит новый Наполеон». Как вы думаете, не появятся ли здесь руководители некоторых партий с предложением вам баллотироваться в президенты?
– Да ладно! - отмахнулся тонкой рукой Усищев. Его руки, неловко приделанные к тугому телу, были тонкими и ломкими, а пальцы словно когтистыми.
– Так что обойдется это вам в двенадцать тысяч долларов чеком на швейцарский банк, а также по новой квартире нам с Удаловым, как только вас изберут всеобщим благодетелем.
– Не пойдет!
Начался торг. Он продолжался минут десять. Минц и Усищев вспотели. Спорили они искренне, отчаянно, а Удалову все хотелось крикнуть: «Лев Христофорович, да обдурит он вас, по глазам видно! Посмотрите в эти черные точечки! Ни копейки не даст!»
Наконец, сошлись на трех тысячах и двух квартирах.
Минц вынул из портфеля и расставил на столе приборы. Усищев смотрел со смешанным чувством страха и надежды. Ему хотелось быть Наполеоном, но он опасался подвоха и боялся, не слишком ли много обещал заплатить за сомнительную тайну.
Середину стола занял черный шар. Ближе к себе Минц поставил конус, обратив его острым концом к Усищеву, а экранчиком к себе.
– А это не опасно для здоровья? - спросил Усищев.
– К здоровью ваша наследственность отношения не имеет, - отрезал Минц. - Но должен предупредить, что у перерожденца существует тесная внутренняя связь с его предшественником. Насколько тесная, мы еще не знаем.
– А что я Наполеон, это уже точно?
– Проверим - будет точно.
– Ну, давайте! - приказал Усищев и поправил буденновские усы. - Время не ждет. Чем черт не шутит... Может, и Александр Македонский... Чувствую я в себе иногда Александра, прости, Македонского.
– Замрите, закройте глаза, - велел Минц.
На экране конуса Удалов увидел вовсе не Усищева и даже не Наполеона... там было нечто туманное.
– А нельзя так сделать, чтобы я и из себя стал, как Наполеон? - спросил Усищев, не раскрывая глаз. - Мне это по телевизору хотелось бы показать. Постарайся, накину!
– Это мы и постараемся сделать. Если есть ваше желание.
– Ясное дело - хочу, чтобы стал как этот самый... с которого я произошел.
Изображение на экранчике стало принимать все более отчетливую и устрашающую форму.
Удалов открыл рот, чтобы закричать, но Минц зашипел на него, как кобра.
Жужжание в конусе и черном шаре усилилось.
И тут Усищев начал приподниматься над столом, упершись в него тонкими лапами. Притом он уменьшался, причем скорее прочего уменьшалась голова, вернее, уже головка... Черные точки глаз сверкали отчаянно и злобно, и все более ссыхался он, все быстрее уменьшался...
