Марина Дяченко - Хроники мегаполиса (сборник)
Ух.
Лора с противоположного конца газона смотрит на меня, как на идиотку. Как хорошо, что в моей жизни Лора ничего не значит; с ее псом мне общаться куда приятнее, право слово, пес хоть и невоспитанный и глупый, как бревно, но зато искренний. За это многое прощается.
«…За штукатуркой мышиной стены».
Иногда строчка сидит в голове день за днем, уже и забываешь, откуда она взялась, а она обретает свой собственный голос, и в самый неожиданный момент начинает звучать или шуршать, как вот эта:
«…За штукатуркой мышиной стены».
Программа с Клавдией Антоновной поставлена в программу на сегодня, четырнадцать ноль-ноль. Полчаса назад я говорила с ней по телефону; она очень волнуется. Ей кажется, что она сказала что-то не так, или что она плохо выглядела (а она удивительно следит за собой, она такая кокетка)… Потом, оказывается, ей стыдно за свою крохотную квартирку. Но главное не это – она верит, что ее покойный муж будет очень рад этой программе. «Ведь его почти совсем забыли за десять лет… Да что там – его забыли, когда он был еще жив… У него столько учеников… Но все его забыли… Кто в Америке, кто в Израиле, кто вечно на гастролях…»
Я уверила ее, что все будет хорошо. «Я обзвонила всех соседей, – сказала она, стесняясь. – Это вообще-то нескромно… Но я знаю, Миша так бы хотел, чтобы все посмотрели…»
Червяк наконец-то зарылся в траву. Невоспитанный пес наконец-то пойман за ошейник и с натугой впихнут в парадное, будто последнее платье в переполненный чемодан.
* * *Звоню ему вот уже в четвертый раз. Презрев, можно сказать, гордость.
…Зачем я принесла ему книги?
Когда мы познакомились месяц назад, мне казалось… Впрочем, ничего мне не казалось. Я его гнала точно так же, как остальных; обычно, стоило мне спросить «Любите ли вы Лорку?», как половина претендентов на блуд рассасывалась незаметно, а другая половина удивленно вопрошала: «Какую Лорку?»
Вот что меня беспокоит: зачем я дала ему книги, первый том из Бродского и очень редкое издание Кортасара? Какого черта?
В любом случае, наш «образцовый» роман с цветами и виршами не мог продолжаться долго. Мне ли не понимать?..
Вру себе. Плевать мне, собственно, на этого Кортасара…
Просто мысль о том, кто мои книги будут стоять на его полке, а он будет в это время любить под пледом другую женщину… Почему-то он мерзляк, без пледа – никак…
Говорю себе, что больше не позвоню ему. Даже ради книг.
* * *В это время в метро не так много народу.
Напротив меня сидит девочка с деревянным веслом от байдарки. Весло огромное, с двумя лакированными коричневыми лопастями, и на каждой остановке девочка пытается пристроить верхнюю лопасть под поручень, ближе к сиденью. Для этого она толкает вперед нижнюю лопасть, через весь проход, прямо к моим ногам; ничего не получается. Весло кажется огромным, на весь вагон.
После четвертой девочкиной попытки я не выдерживаю, поднимаюсь, берусь за весло и наклоняю его в сторону. Верхняя лопасть проходит как раз под поручнем, и весло оказывается в нужной позиции. Девочка хлопает глазами.
* * *В курилке говорят обо мне.
«За штукатуркой мышиной стены…»
– Психология синих чулков? Какая к черту психология, это же на уровне рефлекса… Вроде все при ней, и сиськи и попа, а как гляну – моментальная клиническая импотенция…
Хохот.
Скрючиваюсь и ухожу на цыпочках. Хотя надо бы выйти, посмотреть им в рожи… Что-то, может быть, сказать, может быть, они смутятся…
Ага. Смутятся, как же. Сейчас.
«Я человек, я посредине мира, За мною мириады инфузорий, Передо мною мириады звезд»…
Не могу взять себя в руки. Скверно.
«Тогда муравей полумертвый ответил тихонько и грустно: я, знаете, видел звезды…»
В сумке у меня, в потайном кармашке лежит кусок мела. Я закрываюсь в туалете (там есть просторный пятачок перед кабинками). Рисую на кафельном полу круг.
– Значит, так. Я – внутри. А вы – снаружи. Я не боюсь вас. Мне на вас наплевать. Я здесь. Вы там. Я независима, я ни от кого не завишу. Я – здесь, вы – там, мне на вас начхать!
«Да, муравей отвечает. Я видел звезды, поверьте. Я поднялся высоко, на самый высокий тополь, и тысячу глаз лучистых мою темноту пронзили…»
Стук в дверь:
– Эй, там, у тебя совесть есть? Ссать хочу – лопаюсь!
* * *Сижу за своим рабочим столом. На экране компа – заставка. В углу комнаты – телевизор, и через десять минут начнется моя программа.
Моя программа.
Сколько нервов стоило ее пробить. Сколько сил. Вот уже пятая выходит по счету – да, в «мертвое время», в будний день, да, раз в две недели – но выходит…
Звоню ему по очереди на рабочий, на мобильный, на домашний. Везде тишина, только на домашнем включается автоответчик. Который раз. Вот скотина…
– Привет, – говорю как можно веселее. – Мне почему-то кажется, что ты дома… Ладно, ты не можешь подойти к телефону, но включи хотя бы телек, сейчас будет моя программа…
Не отзывается. Ну ладно – может быть, его и впрямь дома нет…
«Губастые бульдозеры, Дрожа по-человечьи, Асфальтовое озеро Гребут себе под плечи…»
Сижу и дрожу, как бульдозер.
Заканчиваются дневные новости. Репортаж о последнем бое Дымко – я его вижу в пятый раз, наверное, им завершают все спортивные выпуски вот уже несколько дней. Идет интервью в записи; поразительно, как внутри элегантного костюма помещается, будто внутри скафандра, вся эта гора мускулов, блестящая кожа, блестящие глаза…
Впрочем, глазам не обязательно помещаться внутри костюма. Молча смеюсь сама над собой.
Интервью с Дымко записывали в субботу, в соседней студии. Так получилось, что мы столкнулись в коридоре – вся эта махина проплыла мимо меня, обдав запахом хорошего одеколона, скользнув взглядом, как по детали интерьера…
Рекламный блок все не кончается и не кончается.
Идет заставка – не моей программы. Протираю глаза.
Узнаю Люськину программу про попсовую певицу, повтор субботней передачи…
Смотрю, как слепая, в компьютер. «В программе произошли изменения»…
На меня косятся – или мне это только кажется?
* * *– Ты должна меня благодарить за то, что тебя не увольняют. Пока.
Шеф не отводит глаз. Он не чувствует за собой не то что вины – неловкости.
– Это коммерческий канал, а не богадельня…
Он говорит еще и еще, но я не слышу. Мне становится страшно; напротив меня сидит мертвец с цепкими мертвыми глазами. Его взгляд касается меня, как усики огромного таракана. Моя хрупкая защита тает, будто пластмасса в кислоте.
