Полина Копылова - Летописи Святых земель
В трапезную, шатаясь, вошел бургомистр. Он все еще плакал, веки у него опухли и покраснели, щеки дрожали, но глаза глядели уже осмысленно.
– С ней очень плохо, очень плохо, – бормотал он, покачивая головой, я боюсь, что она не выдержит, нет, не выдержит…
Снова поднялся страшный шум. Слышались обвинения, проклятия, скоропалительные гневные советы.
– Молчать! – Ниссагль грохнул обеими ладонями об стол, его всегда бесила бесполезная болтовня. – Хватит! От ваших воплей у него ничего не отвалится, да и девственность к Эльсе не вернется. Сами недоглядели, а теперь орете почем зря. У меня уже уши завяли. Тихо! – Он еще раз хлопнул по столу. – Я тут единственный из придворных, кто способен вам помочь. Я могу поехать к королеве и донести ей обо всем. Думаю, что она поступит по справедливости.
– Еще чего! Убежишь в Цитадель и тут же лучников на нас натравишь. Знаем мы, как это бывает, – выступил из толпы какой-то раздутый от пива подрядчик. – Лучше уж мы тебя тут свяжем и возьмем в заложники, и пока этого припадочного мерзавца на наших глазах не вздернут, не отпустим.
– Извиняй, приятель, я обычно имею дело с дворянами, но готов и с тебя согнать сало за такие слова. – Ниссагль осклабился. – Впрочем, в твоем предложении есть резон. Чтобы все друг другу поверили, я поеду в Цитадель не один, а со свидетелями.
***Очумевший Алли пронесся по городу, как демон, – дозоры, разглядев его, едва успевали отскочить из-под самых копыт, гулящие девки со страху приседали у стен, факелы, искря, трепетали над его головой, как привязанные птицы.
Наконец загрохотал под конем наплавной мост, и канцлер немного опомнился. Он еще был не в силах осознать, что наделал. Он привязал коня к бревенчатым перилам и по мокрым ступеням спустился на узенький полузатопленный причал.
От воды тянуло прогнившим деревом и тиной, на вкус она была нехорошая, тяжелая. Но он вымыл лицо, напился из горсти, застегнул одежды, даже не вспомнив, почему они расстегнуты. Вспомнил, уже когда съезжал с моста, – все сразу. И девочку, и краденую лошадь. С силой, словно пытаясь стереть из памяти последствия морока, провел ладонью по мокрому лицу. У бедра болтались пустые ножны. Продолжали вспоминаться гадкие подробности происшедшего.
«А ведь я болен. – Он уловил в висках первые толчки боли и дотронулся рукой до лба. – Горячо».
Посольский мост не был еще поднят. Алли по-воровски прокрался к себе, минуя освещенную палату, где садилась за поздний ужин королева.
Из темного зеркала на него мутно уставился некто с запавшими глазами и перекошенным, точно от горькой настойки, ртом. Постель так и осталась неприбранной. Он торопливо втер в щеки румяна, переоделся и отправился к ужину.
– Неужели, канцлер, вас не накормили у бургомистра? – Раин посмотрел на него с неизменным нахальством, приподняв брови и в притворном недоумении широко раскрыв голубые глаза.
– Перекормили, – резко отшутился Алли, почувствовав, что при виде еды его тошнит. Подобрал длинные рукава и все же стал есть, вернее, ковыряться двузубой вилкой в блюде, содержимое которого его совершенно не интересовало.
***Ниссагль обернулся – за спиной у него пылали сотни и сотни факелов в руках разбуженных горожан: оскорбленные бюргеры всполошили весь Хаар и теперь торжествующе и мрачно покачивались в седлах справа и слева, взяв его в кольцо.
Над ними все выше подымались две надвратные башни – бойницы алыми щелями выделялись на черном фоне стен, меж зубцами шевелились лучники. Мосты уже везде были подняты. Все равно куда стучаться – сразу сюда или сначала в Сервайр. Так лучше уж сразу с парадного входа.
Он выехал на край моста, под которым крутилась на черной воде белая пена, и крикнул, чтобы ему открыли. Мост заскрипел, глуша громкое шуршание пламени. Ниссагль обернулся к брату бургомистра:
– Надо идти к королеве. Все, кто чувствует в себе смелость, пусть идут со мной. Если нас долго не будет, подымайте шум.
Он дал лошади шпоры и с места гулким галопом устремился под лязгающую герсу. Несколько всадников последовало за ним.
Бегом поднимаясь по лестнице, он торопливо пригладил волосы. Пропитавшие их благовония засохли, пряди стали жесткими, как осока. Подосадовал, что потерял в суматохе шляпу – жалко, новая была. Свидетели напряженно дышали в затылок.
У двери в палату очень кстати крутился паж, маленький, семилетний.
– Мальчик, будь добр, попроси, пожалуйста, госпожу на пять минут выйти. Чрезвычайное и тайное доношение. – Он придержал рукой сильно забившееся сердце. От волнения пересохло в горле. Паж оттянул тяжеленную створку и скользнул внутрь.
Оробевшие свидетели попятились в дальний конец приемной.
Дверь отворилась.
– Что случилось, любезный Гирш? – Беатрикс была одета щегольски, хотя и по-домашнему. Свободные складки зеленого платья расходились прямо от низкого с золотыми зубцами выреза. Волосы, крупно подвитые, пышные, недлинные, падали ей на плечи. Он поднял к ней накрашенное лицо. Сказал громко:
– В городе неладно, моя госпожа. Поднимемся на надвратную башню, сами увидите.
И был уверен, что свидетели за ним не пойдут, убоятся. Они и не пошли.
Королева привычным жестом проверила, есть ли у нее на груди заветная хрусталика.
– Ох, а красиво бунтуют. – Окинула взглядом запруженные огнем пристани, потом попристальней всмотрелась в толпящихся на мосту. – Силы небесные, весь магистрат сбежался! Еще бы ратушу на горбу приволокли! Да что им надо-то? Абель Ган чего-нибудь начудил?
– Нет, госпожа. Видите ли, я не хотел говорить об этом в приемной. Думаю, вы поймете почему. Дело в том, что канцлер Энвикко Алли сделал ужасную глупость, самую ужасную, какую только можно вообразить.
– Убил кого-нибудь?
– Нет, гораздо хуже. Он изнасиловал дочь бургомистра.
– Что? – задохнулась Беатрикс от изумления. – Дочь? Бургомистра? Изнаси… Да что он, очумел совсем? Что ему, девок мало? Да лучше бы он меня изнасиловал! Это ту девочку, у которой сегодня именины? Ой, Боже! Да за это же виселица! Я этот закон не отменяла…
– Вот они и пришли с требованием его повесить. Кое-кто даже в Цитадель напросился в качестве свидетеля.
– Черт! Да с чего он на нее кинулся? Весь день был мокрой курицей – и нате! Перепил, что ли?
– Может статься, его нарочно опоили? Этарет опоили, – на лице Ниссагля мелькнула тонкая, как змеиное жало, усмешка, тон стал лукав, подкупили кравчего и опоили. «Песьим соком», к примеру. Есть такое средство. От него всегда звереют, как жеребцы на гоне.
– Этарет? Опоили? – Беатрикс поморщилась, размышляя. Алли… Он же сам себе яму вырыл. Но не выгоднее ли будет оставить его в живых, чтобы снова броситься на Этарет? Ниссагль улыбался. Ждал. Смотрел на нее снизу вверх как ровня – лукаво и понимающе.
