Лев Рыжков - Золотарь
– Упокой, Господи, ее душу, – сказал маэстро, затем взял Кристофа за руку и буквально выволок из комнаты, подобно тому как мать выводит непослушное дитя из лавки кукольника.
Они помчались по коридору.
– Скоро стемнеет, – шептал на бегу маэстро. – У нас очень мало времени… Вы знаете, где находится арсенал?
– Да… В полуподвале.
– Отлично. Чем вооружены егеря?
– Мы что, будем воевать? Хм… Чем вооружены?… Ружья охотничьи, разумеется, потом ножи… Вроде бы все. Но зачем все это?
– Не перебивайте, барон. Нельзя терять времени на разговоры, когда на счету каждая минута. Мы должны опередить врага, если не хотим, чтобы он опередил нас. Вы должны немедленно бежать во флигель, к егерям, пусть они вооружаются всем, что у них есть, после занимайте арсенал.
– Так мы все-таки будем воевать?
– Разумеется. Я же тем временем отправлюсь за госпожой баронессой. Необходимо обеспечить ей нашу защиту.
– А с кем же мы будем воевать? А как же прислуга, разве она так же не нуждается в нашей защите? А почему…
– Осторожно, Кристоф, сзади!…
Барон обернулся. И замер в недоумении. Он ожидал увидеть что угодно, любого страшного противника, самого золотаря наконец, но никак не безобиднейшего «Кушать подано». Лицо объявлялыцика расплылось в самой невообразимой из всех виденных на свете идиотских ухмылок. Глядя на него, Кристоф почему-то преисполнился уверенности, что это именно объявлялыцик выглядывал во двор из-за прикрытой шторы, именно он осмелился не откликнуться на зов господина.
– Ах ты, – процедил Кристоф, – сволочь! Иди-ка сюда!
«Кушать подано» улыбался все так же лучезарно, его малоосмысленное круглое лицо излучало ту беспредельную степень любви и доброжелательности, какую можно представить разве что у райских херувимов, завидевших во облацех святую душу старца-отшельника.
– Иди сюда, ублюдок!
– Барин проснулись! – сказал объявляльщик. Голос его, глухой и мрачный, никак не вязался с умильной сахарной физиономией. В его голосе слышалась ненависть, неутолимая, обжигающая ненависть. – Барин проснулись!
– Где ты был, когда я тебя звал? Почему не подошел? Это ведь ты выглядывал из окна, а?… Отвечай, ты. Что молчишь, идиот? А где все остальные, куда они попрятались? Молчишь? Собирай манатки, ты уволен…
– Барин… – Идиот поднял над головой руку, которую до того держал за спиной. Тусклый заоконный свет высветил нож в его руке, огромный кухонный нож с налипшими на металл ссохшимися мясными клочьями. -…проснулись!
Уверенной сомнамбулической походкой он приближался к Кристофу.
– Брось кож, придурок! – сказал Кристоф, пятясь. – Брось нож, идиот проклятый! Я же тебя на каторгу упеку! Брось, кому говорят!
Инстинктивно Кристоф понимал, что нельзя поддаваться страху и тем более нельзя показать этому недоумку, что ты напуган. Только твердость и повелительность голоса могли еще спасти Кристофа. Кристоф пятился. «Неужели бунт? – думал он, лихорадочно ощупывая стены коридора в поисках какого-нибудь оружия. – Неужели все-таки бунт? Но почему? Почему?!»
– Немедленно брось нож на пол! Немедленно!
«Главное – не молчать. Надо морально задавить этого кретина. Напугать, застращать, ослабить эту его решимость».
– Слушай, ты, уродец! Брось нож – и будем считать, что ничего не было…
Объявляльщик продолжал молча, да и что он мог сказать, наступать на барона тяжеловесной поступью. Сейчас он даже не был похож на человека, больше всего он напоминал огромную неуклюжую заводную куклу с застывшей на лице умильной маской клоуна.
– Маэстро! Быстрей дайте мне какое-нибудь оружие!
«Кушать подано» издал резкий гортанный вопль. Тело его, спружинив, оторвалось от пола в мгновенном прыжке.
Время для Кристофа замедлило свой бег. Он очутился словно бы во сне. Но это был не плавный, неспешный детский сон, когда летишь над землей, отталкиваясь то одной, то другой ногой, когда в эйфорическом полете проносишься над домами, улицами, людьми. Этот сон был скорее сродни кошмару, мутному, вязкому, засасывающему, как болото. И летал вовсе не Кристоф. Объявляльщик летел в неожиданно загустевшем воздухе. Кристоф различал малейшие его движения: вот выбрасывается вперед рука с зажатым в ней ножом, вот поджимаются к животу его ноги, вот левая рука чертит в воздухе дугу, как бы набирая силу для грядущего удара. Кристоф также двигался. Хотя он и старался делать это быстро, но поймал себя на том, что и его движения замедленны и происходят как бы во сне. Движения его были направлены на то, чтобы уклониться от неминуемого страшного, смертельного удара. И он почти успел.
Нож пропорол его щеку насквозь. Боли Кристоф не ощутил, он чувствовал лишь, как липкая неприятная кровь каплет ему за шиворот кафтана, спекаясь на коже сухой коркой. Идиот с ножом – с его рожи все еще не сошла любезнейшая, елейная улыбка – приплясывал около Кристофа. Улыбка эта гипнотизировала, парализовывала, как взгляд змеи пригвождает к месту мелких грызунов, и Кристоф чуть было не опоздал перехватить руку с направленным на его сердце ножом. «Кушать подано» оказался гораздо сильнее Кристофа. Даже обеими руками барону с трудом удавалось сдерживать на расстоянии смертоносный кухонный нож. Свободной лапой «Кушать подано» бил барона в лицо, один за другим нанося сильнейшие удары. Кристоф уже едва держался на ногах, и, когда «Кушать подано» замахнулся, чтобы нанести решающую зуботычину, Кристоф изо всех сил лягнул мерзавца коленом промеж ног. Со стоном объявлялыцик переломился напополам, рука с ножом убралась к ушибленной промежности. Кристоф воспользовался этим и, скрестив пальцы в замок, нанес удар объявляльщику в затылок. Однако этот удар отнюдь не ошеломил объявлялыцика, как надеялся Кристоф, ибо «Кушать подано» с силой рванул на себя ноги барона.
Кристоф чувствовал, как земля ушла из-под ног, как бьется голова о каменные плиты пола.
И уже лежа на полу, остатками угасающего сознания Кристоф ощутил у себя на горле ледяные пальцы убийцы.
Проснувшись, она почувствовала, как сновидение неуловимо уплывает, уходит от нее. Как песок сквозь пальцы или как вода в отверстие для слива в ванной. Какие-то образы недавнего сна еще мерцали в сознании, но у этих образов не было уже даже контуров, а так, лишь какие-то отпечатки. «Странно, – подумала она, – что я не запомнила свой сон». Обычно в последнее время они четко впечатывались в ее память. Частенько ей даже снились сны, описания которых можно было встретить в различных сонниках. Например, в молодости она бы никогда не подумала, что может сниться, скажем, тарелка. Просто одна тарелка, и все. Оказывается, может. Иллюзорное пространство грез уже не наполнено, как в молодости, разнообразными фигурами – безымянными статистами сна, порождаемыми нашим дремлющим воображением, уже почти никогда не случается во сне попасть в какую-нибудь ситуацию. Вместо этого полночи видишь перед собой какую-нибудь там тарелку или коромысло. Сновидения уже не загадочны, нет в них прежней, манящей, отвлекающей от повседневности тайны. Смысл сна теперь ясен и доступен. Достаточно лишь раскрыть сонник на нужной странице, и сон твой станет ясен, как небо над пустыней Сахара, и прост, как дегтярное мыло. Но, с другой стороны, отрадно сознавать, что ты не одна, что составительница сонника достопочтенная мадам Дулиттл видела во сне то же самое. А если кто-то видит твои сны, то ты не одинока.
