Алексей Глушановский - ЦЕНА ИМПЕРИИ
Ложь. Красивая смесь полуправды и откровенной лжи. И, зло ухмыльнувшись, я поправляю её, приводя произнесенные Эльгой красивые слова в соответствие с правдой жизни.
– Не отданное, а забранное. Это во первых.
– Вернуть – можно. – В доказательство я выпускаю небольшую частичку заполняющей меня серой и скучной пустоты наружу и провожу окруженной ею, словно перчаткой, ладонью перед лицом девушки. Жалобный стон соприкоснувшегося с пустотой воздуха, и перепуганные глаза отшатнувшейся Эльги, ясно показали, что демонстрация удалась.
– Это во вторых. – Я втягиваю пустоту назад и отворачиваюсь от дрожащей созидательницы.
– А в третьих, – Не глядя на нее, продолжаю я, – Возродить можно, только если есть хоть что-то. От пней, оставшихся на месте срубленного леса, могут отрасти побеги и через некоторое время, на вырубке будет расти новый лес. Но если те же деревья вырвать с корнем… – Я не стал продолжать аналогию.
Эльга плачет. После происшедшего, она вообще много плачет. Интересно, она надеется, что этот поток слез хоть что-то изменит? Если да, то это глупо. Хотя, она отнюдь не дура. Если нет, то зачем она это делает? Непонятно. Я опять ощущаю легкое любопытство. Это приятно.
– Зачем ты ревешь? – Спешу удовлетворить я возникший интерес.
Вместо ответа доносятся лишь всхлипывания. Я хочу вновь повернуться к заинтересовавшей меня своим поведением девушке, но правая нога оскальзывается на неровном крае пропасти, и вместо разворота я начинаю падать вниз. Раздается крик ужаса. Не мой. Страх и чувство самосохранения, как и почти все остальные чувства, с некоторых пор у меня отсутствуют. Это кричит Эльга.
До небольшой каменистой осыпи у подножия скалы я долететь не успел. Воздух уплотнился, превращаясь в мягкие, невидимые сети и аккуратно, но непреклонно потащил меня назад. Вскоре я стоял на том же месте, откуда начал свой короткий полет. Почти на том же. Сейчас край пропасти был огражден высокой, прочной, и, как и все остальные творения Эльги, очень изящной хрустальной оградой.
– Дэн. – Задушено всхлипнув, созидательница пытается меня обнять. – Ты же мог погибнуть. – Я молча пережидаю всплеск её эмоций. Можно было бы отстраниться, но как показывает опыт, прикасаясь ко мне, она быстрее приходит в себя. Так что я просто жду, когда она сможет ответить на мой вопрос.
– Дэн. Прошу тебя! Не делай так больше! Ведь, когда-нибудь, я могу и не успеть! – похоже, пережитый ужас отразился на её мышлении. Иначе с чего бы подобные речи? Она великолепно знает, что мне нет до этого дела. Успеет она или нет… какая разница? Для меня – никакой. А все остальное, меня не волнует тем более.
– Я люблю тебя, Дэн. – Наконец она отстраняется, и вытирает слезы. Мгновение – и она вновь прекрасна и обворожительна. Никаких припухлостей вокруг глаз, никакой красноты на лице и размазанной косметики. Да собственно, и не пользуется она косметикой… зачем созидательнице, способной легко изменить что угодно, включая и собственное тело, какая-то косметика?
– Я знаю, ты мне не веришь. – Продолжает она изрядно надоевшую за множество повторений речь. – Это твое право. Но пойми, я не могла по-другому! Не смогла удержаться… Смотри, каким прекрасным зато получился этот мир… – Поймав мой равнодушный взгляд, она вздохнула и поправилась. – Прости. Ты не можешь. Но постарайся оценить хоть логически, – логика ведь у тебя осталась, – как все соразмерно и правильно. Люди добры и благородны, эльфы прекрасны и изящны, гномы трудолюбивы и упорны. Наш мир идеален!
– Идеален. – Согласился я. Глупо спорить с правдой. И добавил. – А твоим словам о любви я, разумеется, не верю. Насчет веры – это к зелотам. Она, кажется, досталась именно им. Меня тогда колесовали… А, нет, колесование было перед этим, у дриад. Им отошли жалость и милосердие. А зелоты меня всего лишь сожгли. Да, точно помню, вера – это огонь. А насчет любви, – то опять-таки, ты знаешь, где её искать. Живучая вещь любовь, – три дня мучался… Да, помню, помню…
Эльга вздрогнула и закрыла лицо руками, не в силах ничего ответить на справедливое обвинение. Я с любопытством следил за её реакцией. Каждый раз, когда она, забывшись, упоминает о том, чего я лишился по её вине, я старательно напоминаю ей об этом. Не из злобы, – с этим чувством у меня тоже напряженно, – орки, хоть и не пожадничали, – всего лишь вспоротый живот, так что кое-какие остатки мне сохранить удалось, – однако её не так уж и много, чтобы простая оговорка могла разбудить её. Так что… всего лишь любопытство. Уж больно интересно она на подобное реагирует, – никогда не удается в точности предсказать её действия.
Вот и сейчас. Вздрогнув, она с болью посмотрела на меня. А потом, с решимостью отчаяния шагнула вперед.
– Ты хочешь отомстить? Да, я виновна, да! Моя жадность, мое стремление к совершенству! Когда я начала создавать свой мир. то мне захотелось идеала! Сейчас я понимаю, как глупа я была… Мне хотелось, чтобы этот мир был прекрасен и совершенен, чтобы он был абсолютом счастья, и я сделала его таким! Он совершенен! Да, тогда я поступила подло по меркам людей, обманув влюбленного в меня мальчишку, чтобы получить необходимые для этого ресурсы. Я отдала этому миру все что могла, а то, что не могла – взяла у тебя. Да, я брала не глядя и не думая о последствиях… Тогда я думала, что когда закончу создание, то смогу возродить все что угодно! Чувствовала себя всемогущей и всевластной, была опьянена возможностями… Это моя вина. Так отомсти! Отомсти мне! Убей меня, ты это можешь! Убей, и успокойся. Позволь существовать этому миру, позволь ему жить! Ты не веришь мне, что я люблю тебя, но это так! Если не моя жизнь, так может быть хоть моя смерть, заставят тебя поверить и пробудят твою душу?
– Убить? – Я вновь призвал пустоту. Единственное оружие, которое может убить демиурга. Точнее – конечно, не оружие. Будь это оружием, – хоть каким сложным и могущественным, и я давным-давно был бы мертв. Ну, или нейтрализован каким-нибудь иным способом. У Эльги вполне хватает могущественных родственников, которые несомненно, не пожалели бы сил, чтобы избавить любимую дочку-внучку-племянницу от опасных для нее последствий «небольшой ошибки». Точнее даже не ошибки, а неуместного рвения.
Однако пустота вовсе не была оружием. Она просто была, – возникнув в моей душе на месте вырванных с корнем, использованных для строительства этого мира чувств, она самим своим существованием заставляла относиться к требованиям «ничтожного человека» с максимальным уважениям и осторожностью.
Собственно, явление, которое я называю пустотой, было известно демиургам и раньше, и имело длинное, непроизносимое для человеческого горла название. Впрочем, какая разница, как называть. Пустота, – она и есть пустота. Она возникает каждый раз, когда демиург, увлекшись, и позабыв об осторожности, возьмет у человека больше «строительного материала», чем остается самому донору.
