Олег Верещагин - Последний воин
…Взгляд остановил его — зацепил, как рыболовный крючок. Натянулась леска — отчаянье, мольба…
«Не надо, не оглядывайся», — подумал Гарав. И оглянулся, конечно.
Шагах в десяти от него, не больше, стояли двое мальчишек. Чуть постарше его, в драных и грязных кожаных штанах… поддоспешных. Босые ноги у обоих были разбиты в кровь, раны забила смешанная с этой кровью пыль, на щиколотках и запястьях тяжело висели цепи, кольца которых растёрли тело до кровавых ран. Оба мальчишки были белые, а точнее — пёстрые от синяков и рубцов от плети. Длинные рыжие волосы свалялись и потускнели, губы вспухли и стали чёрными — то ли сами кусали, то ли били их по губам.
Мальчишки глядели себе под ноги и стояли, как изваяния. Гарав даже посмотрел вокруг — кто глядел-то? Но тут тот, который стоял слева, поднял голову — и Гарав встретил именно тот взгляд.
Отчаянье. Мольба. Чёрные губы шевельнулись, и Гарав узнал, угадал слово на талиска: «Tokmitt!»
Купи!
Кругом шумел базар. Тут нет этого слова, но это — базар, пёстрый и вонючий. Ненавистный Гараву своим цветом, запахами, неостановимым бессмысленным движением, похожим на шевеление червей в навозе.
Мальчишки скорей всего были оруженосцами у ангмарцев — может, у старших братьев и отцов, может — у морэдайн… Они родились в лесах на севере… не были ли они в том зале, где Гарав не хотел и не умел жить и слышал песню о Детях Волка? Как они попали сюда из честного плена?
Всё это было уже не важно.
Теперь они стояли посреди этой червячной возни и были её частью.
«Нечестно», — подумал Гарав отчётливо.
Подошедший харадрим полез пальцами в рот тому, который так и не поднял глаз. Рыжий всхлипнул, дёрнулся, но покорно открыл рот и приподнял голову. По его грязным щекам скатывались и падали в пыль и на ноги слезы. Первый потупился. Когда покупатель перешёл к нему, мальчишка вскинулся, сжал зубы… но хозяин щёлкнул плетью — просто по воздуху, упруго и звучно — и мальчишка вздрогнул, переступил на месте, открыл рот. Его сосед продолжал плакать, уронив голову.
«Да, били, пока не выбили, — бессвязно и зло подумал Гарав. — Что ж. Из меня бы тоже, наверное, выбили. Даже ещё быстрей, наверное, эти, как видно, сдались не сразу… Если бить долго, можно выбить гордость, честь, веру почти из любого, чем тут гордиться? Мне повезло. Им — не повезло. Их продадут и увезут на одном из чёрных с красными парусами кораблей на юг. А там постепенно забудутся, погаснут и последние вспышки памяти о каком-то ином прошлом… Может быть, только во сне иногда увидится — как волшебная сказка — густой прохладный лес и высокие деревья, в кронах которых вечно живёт ветер…»
И вот тут Гарав услышал свой голос — как будто кто-то решительно шёл по щебню, прилязгивая мечом в ножнах:
— Эй, вы, ублюдки черномордые! На меня смотреть! За обоих — сколько?..
…Мальчишки ели быстро и жадно, давясь и не глядя на Гарава. Он сидел напротив и ломал печенье с изюмом, кидал кусочки — то в рот, то на стол — пил вино частыми мелкими глотками и был зол. Так зол, что руки тряслись и внутри всё вибрировало.
Да, Гарав был зол. Зол до темноты в глазах. Он надеялся, что мальчишек ему не отдадут — и можно будет зарубить (НА ХЕР, НА ХЕР ЗАРУБИТЬ!!!) парочку увешанных золотом торгашей. Глядя в их бараньи глаза, где в последний миг тупость сменится ужасом. Пластануть от плоской хари до вислой толстой жопы — с треском и брызгами. Испытав наслаждение, после которого и неизбежный княжий гнев не страшен. Он даже уже видел, как отваливается сочным кровавым ломтём половина жирной тушки…
…Не вышло. Конечно не вышло. Покупатель сам собой испарился. Торгаш посерел и стал кланяться, улыбаться и делать скидки.
А пацаны заревели. Заплакали навзрыд, сразу оба, дёргаясь, как от ударов током. И ревели всё время, пока с них снимали цепи. Облегчённо. Гарав оглядывался — не смеётся ли кто. Хрена. Никто не смеялся, никто даже не смотрел в их сторону; вся эта пёстрая вонючая кодла как будто ослепла. Ну понятно… Никому не хочется внезапно раздвоиться.
Садрон просился из ножен и буквально шевелился у бедра, умоляя хозяина (как это там было: «Hyarrrrrrrra… hy-y-yara-a-a…», да?). Но всё, что Гарав смог себе позволить — швырнуть отсчитанные деньги в пыль. Так, чтобы разлетелись пошире, раскатились, попрятались. Торговец вежливо улыбнулся, подобрал расшитый подол, встал на колени и стал их собирать…
…Гарав достал купчую. Мальчишки перестали есть, вздёрнули головы, придвинулись друг к другу на скамье.
Гарав начал рвать её. Тихо и свирепо порыкивая, начал с треском драть на мелкие клочки неподатливый пергамент — прямо перед ошалелыми светлыми глазами, перед двумя парами глаз — в них было непонимание… сначала. А потом…
…Конечно, они были рады, что их купил не один из этих мерзких и жутких чужаков, а свой — ровесник-северянин с бешеными серыми глазами и русым «хвостом» до лопаток. Они были твёрдо уверены, что северянин купил их, чтоб заколоть на могиле друга или родича, напоить ушедшего горячей вражеской кровью напоследок. И это было хорошо, это было просто здорово… Сил сопротивляться после долгой «дрессировки» в бараке — плетью, жаждой и кандалами — у них уже не осталось, а тут хотя бы смерть с честью, почётная и — сразу, от меча, как положено было умирать в том мире, который у них отняли и заставляли забыть со всей жестокостью трусов, получивших власть над храбрыми. Пока их вели по улице вражеского города, они шёпотом уговорились, что тот, кого спаситель поколет первым, подождет друга на Той Стороне. Недолго ведь…
Но северянин накормил их. Разорвал крепкий пергамент. Разбросал, расшвырял с непонятной яростной руганью по столу серебро и медь. Не меньше чем на пять марок серебром расшвырял. И ушёл…
…Мальчишки сидели за столом. И до них медленно доходило, что они свободны.
— Как его хоть звать-то? — прошептал тот, который помладше. — За кого нашим матерям просить Валаров?
— Не знаю, — покачал головой его друг. — Но я другое знаю… когда мы вернёмся — я не пойду больше драться за Ангмар. Я не боюсь. Но я просто не хочу.
* * *Женщина, которую он нашёл, была красивой, лет на десять постарше. Нашёл около порта, где таких было, оказывается, немало. Гарав, честно сказать, задавался вопросом, зачем она вообще занялась своим ремеслом — ну не было вроде как в Зимре ничего такого, что могло бы толкнуть женщину на это дело. Но задавался только поначалу. Наверное, это вещь вечная, как людской род…
Комната над какой-то корчмой, куда они пришли, была небольшой, но аккуратной, по дороге и в самой корчме никто не удивлялся (Гарав этого ужасно стеснялся) тому, что видел, а женщина оказалась ласковой и необидно деловитой. Это было не как с Тазар — в самый первый раз — и не как с Мэлет — когда Гарав падал в нежный тёплый свет. Но ему сейчас и не хотелось ни любви, ни чего-то романтического — просто было желание испытать чисто физически то, что испытывал тогда. Физически, и всё. Выплеснуть неистраченное желание убивать, злость, ненависть через другой… гм… кран. Желание подступило так, что уже не перебить — и он решился.
