Дэниэл Абрахам - Тень среди лета
– Может быть, мы познакомимся получше после окончания торга, – произнес Маати. – Все трое, я хотел сказать.
– Было бы здорово, – сказала Лиат. Она улыбнулась, и Маати невольно улыбнулся в ответ, но тут же одернул себя. Хорошо же, наверное, это выглядело со стороны – ученик поэта и распорядительница весело болтают перед скорбным торгом! Он постарался придать лицу более траурное выражение.
– А эта женщина, Мадж, – сказал он, – с ней все хорошо?
Лиат пожала плечами и наклонилась к нему. От нее пахло дорогим ароматом – не столько цветочным, сколько насыщенно-земляным, как свежевспаханное поле.
– Между нами, мы с ней намучались, – произнесла она. – То есть она не злая, но капризничает, как ребенок, и памяти никакой. Что ей ни скажи – на следующий день забывает.
– Она… слабоумная?
– По-моему, нет. Просто… беспечная, что ли. У них на Ниппу иной взгляд на вещи. Ее переводчик так говорит. Они не считают младенца человеком до первого вздоха, поэтому она даже не захотела облачаться в траур.
– Правда? Не слышал. Я думал, на Восточных островах с этим более… строго. Если так можно выразиться.
– Похоже, что наоборот.
– А он здесь? Переводчик.
– Нет, – сказала Лиат, выражая жестом нетерпение. – Нет, что-то случилось, и ему пришлось срочно уехать. Вилсин-тя велел научить меня всем фразам, которые понадобятся во время церемонии. Я их уже наизусть затвердила. Тебе не передать, как я хочу, чтобы все поскорее закончилось!
Маати оглянулся на учителя. Хешай-кво так же стоял у окна с кислым выражением лица. Бессемянный оперся о стену у двойных дверей, скрестив руки, и смотрел ему в спину. Застывший взгляд напомнил Маати бродячего пса, следящего за добычей.
Лекарь прибыл к назначенному часу в сопровождении свиты. Мадж, зардевшуюся и теребящую юбки, отвели внутрь, Лиат заняла свое место возле нее, а Маати – возле Хешая и Бессемянного. Слуги и невольники удалились на почтительное расстояние, широкие двери закрылись. Хешай-кво стоял согнувшись, точно под тяжестью. Потом он махнул Лиат, которая подошла и приняла позу, подходящую для открытия церемонии.
– Хешай-тя, – начала она. – Я говорю с вами от лица Гальтского Дома Вилсинов. Моя клиентка заплатила хайскую пошлину, казначей оценил плату и нашел приемлемой в согласии с установлением. Теперь мы просим вас выполнить свою часть договора.
– Она точно этого хочет? Вы спрашивали? – отозвался Хешай-кво. Его слова не подходили под протокол и были сказаны без всякой позы. Вид у него был мрачный – бледное лицо, сурово сжатые губы. – Она уверена?
Лиат заморгала: ее удивили, как показалось Маати, нотки отчаяния в голосе поэта. Теперь он жалел, что не рассказал Лиат, почему Хешаю так тяжело. Хотя это вряд ли бы что-то изменило. «Верно, надо просто покончить с этим делом и забыть, как страшный сон», – решил он для себя.
– Да, – ответила Лиат, тоже нарушая формальности.
– Тогда спросите снова, – сказал Хешай полутребовательно, полуумоляюще. – Спросите: нельзя ли без этого?
В глазах Лиат вспыхнула и тут же погасла искра замешательства. Маати догадался: этой фразе ее не учили. Она не может исполнить его просьбу. Лиат вздернула подбородок и прищурилась с прежним высокомерно-снисходительным видом, хотя внутри – Маати чувствовал – ее охватила паника.
– Хешай-кво, – тихо проговорил Маати, – прошу вас, давайте закончим.
Поэт посмотрел на него – сперва досадливо, потом решительно и печально, после чего жестом отменил вопрос. Маати встретился глазами с Лиат. В ее взгляде читалась признательность. Вперед выступил лекарь и подтвердил, что беременная находится в добром здравии и что процедура не причинит большого вреда ее самочувствию. Хешай жестом поблагодарил его. Затем лекарь подвел Мадж к табуретке-стульчаку и усадил на нее, втихомолку подставив снизу серебряный таз.
– Ненавижу все это, – чуть слышно пробормотал Хешай, так, что разобрали только Маати и Бессемянный. Вслед за этим он принял официальную позу и объявил:
– Именем хая Сарайкета и дая-кво предоставляю себя в ваше распоряжение.
Лиат повернулась к беременной и произнесла что-то певучее. Мадж нахмурилась и поджала пухлые губы. Потом кивнула и ответила Лиат на своем языке. Та снова повернулась к поэту и изобразила согласие.
– Вы готовы? – спросил Хешай, глядя Мадж в глаза. Островитянка склонила голову набок, словно услышав смутно знакомый звук. Хешай поднял брови и вздохнул. Без всякого видимого побуждения Бессемянный шагнул вперед – грациозно, как танцор. Его глаза светились подобием радости. Маати вдруг подурнело.
– Незачем меня ломать, дружище, – сказал Бессемянный поэту. – Я обещал твоему ученику, что в этот раз не буду сопротивляться. Как видишь, я могу держать слово, когда мне это подходит.
Серебряный таз зазвенел, словно в него уронили апельсин. Маати заглянул туда и тут же отвернулся. «Оно не шевелится, – твердил он себе, – просто дрожит от падения. Не шевелится».
В этот миг островитянка судорожно охнула и закричала. Голубые глаза так широко раскрылись, что были видны кольца белков, губы растянулись в струну. Она нагнулась, пытаясь поднять то, что упало, согреть на груди, но лекарь быстро выхватил таз. Лиат держала ее за руки и растерянно заглядывала в лицо, а в гулких залах разносились отчаянные крики.
– Что? – робко и испуганно спросил Хешай. – Что-то не так?
10
Амат Кяан брела по набережной с чувством, словно наполовину пробудилась от кошмара. Блики утреннего солнца на воде слепили глаза. У причалов покачивались суда, которые нагружали тканями, маслами или сахаром и освобождали от леса, индиго, пшеницы и ржи, вина и эдденсийского мрамора. Возле узких прилавков все так же стоял гомон торговцев, флаги трепетали на ветру. В небе кружили все те же чайки. Амат смотрела на все это как на ожившее воспоминание. Она ходила здесь годами изо дня в день. Как же скоро все забылось…
Опираясь на трость, Амат миновала перекресток, откуда брала начало улица Нантань, и очутилась в складском районе. Движение на улицах изменилось – ритм города всегда следовал за временем года. Бешеная гонка страды осталась позади, и хотя забот до конца года хватало с лихвой, возникло ощущение пройденного рубежа. Великий трюк, что сделал Сарайкет центром мировой хлопковой торговли, повторился, и теперь обыватели будут час за часом обращать эту выгоду во власть, состояние и престиж.
Тем не менее в воздухе витала тревога, и Амат тоже ее уловила. С поэтом что-то стряслось. Только сидя вечером у окна, она услышала три или четыре версии произошедшего. Все, кого она обходила дорогой, судачили об одном: с поэтом что-то неладно. Случилось что-то ужасное, и связано это было с Домом Вилсинов и скорбным торгом. Юноши и девушки на улицах передавала друг другу новость с улыбкой – предвестье кризиса вызывало у них оживление. Они были слишком молоды или же слишком бедны и невежественны, чтобы ужаснуться услышанному. Другое дело – старики. Те, кто понимал, чем все обернется.
