Ярослава Кузнецова - Золотая свирель
Младшего сына Каланды Аракарны.
Высокое небо… да ты болен, мальчик мой!
Я перестала орать и сидела на чужом подпрыгивающем плече как оглушенная. Внутри заворочался холодненький червячок. С ними что-то не так! С ними обоими что-то не так…
Каланда, что с ними? Что с твоими детьми? Почему ты умерла? Как ты могла… оставить их?
— А где принцесса? — спросила я вслед уходящей процессии.
Быкоподобный господин с красными щеками легко ссадил меня на землю. Вернее воткнул между вопящими и размахивающими руками людьми. Я немедленно получила локтем по лбу.
— Нарваро! — проорал он мне в лицо, отпихивая неумеренно размахавшегося. — Каков? Молодой! Надежда наша!
— Где принцесса? — не унималась я.
Господин ткнул куда-то вдаль волосатой ручищей в задравшемся холщовом рукаве.
— Вона она. Вона ведьма поехала.
— Где?
— Э!.. — он отмахнулся, потеряв интерес. Я заработала локтями, пытаясь пробраться поближе к уходящей процессии. В арьергарде ее тоже двигались пешие воины с копьями, наверное, стража.
Меня цапнули за рукав.
— Леста! Куда ты лезешь в самое пекло!
— Ратер, где принцесса?
— Проехала! Не лезь, затопчут же! Черт, еле нашел тебя.
Он был всклокоченный и раскрасневшийся. Приветственные крики катились вниз по улице. Толпа потихоньку двигалась следом за ними.
— Я хочу ее видеть! Пусти! Да пусти же!
— Мне надо на паром!
— Ну и иди на свой паром!
— Пойдем отсюда, Леста. Я отдам тебе кое-что.
— Что?
— Пойдем отсюда!
— Да пусти же ты! Они уходят!
Я рванулась изо всех сил и почувствовала, как затрещал рукав. Что-то кольнуло меня в самое сердце, и левая рука онемела. Я поднесла ее к глазам. Пояс с запястья исчез.
Свирельки не было.
Я ощупала рукав до самой подмышки. Я похлопала себя по бокам. Я оттянула манжет и заглянула внутрь рукава.
Как же так?.. Как это могло…
— Ратер! Где?!!
— Что?
— Где она?
— Что??
— Ты взял ее? Да? Ты ее взял? Что ты хотел мне отдать?!
Я схватила его за грудки и затрясла. Все внутри у меня просто обмирало. Лицо Кукушонка казалось то красным, то черным.
— Отдай! Слышишь, отдай! Сейчас же!!!
Он что-то говорил, пытаясь оторвать мои руки. Я лезла на него как кошка на дерево. Кажется, я завыла. Я не слышала собственных воплей.
Обруч глухоты вдруг лопнул, уши резанул женский визг:
— Ааааййй!! Украли, украли, украли!
В поле зрения метнулась чья-то рука, Ратера схватили сзади и спереди. Меня оттеснили и я увидела, как Кукушонок кричит и вырывается. Он лягнул кого-то ногой, началась драка. Меня отодвинули, потом толкнули, я свалилась на землю. Перед глазами замелькали сапоги.
Я скорчилась и закрыла голову руками. Под веками все было то красное, то черное.
Шум откатился куда-то в сторону, а я все лежала на земле.
Сажа сменяла пурпур.
И наоборот.
Потом я открыла глаза, но все вокруг виделось словно сквозь закопченое стекло. Все стало черным, бесцветным, седым. Надо мною склонялась пожилая женщина:
— Затоптали, дочка?..
Я помотала головой. Я боялась, что если начну говорить, меня стошнит.
— Вставай. Вставай, доченька. Ручки-ножки-то шевелятся, поди? Ну так вставай, не пугай добрых людей.
Она помогла мне подняться. Меня покачивало и, кажется, случилось что-то с головой. Земля то проваливалась вниз, то подскакивала к самым глазам.
— Ах ты, боже мой, перепачкалась-то как… Экая жалость, такое платье дорогое, доченька, экая жалость… Ну смотри, может, застирать еще можно, я тебе расскажу как это делается, старый, знаешь ли, способ, бабка моя так завсегда делала, у нее белье белее белого было. Ты послушай-то, нос не вороти, я ж говорю, верный способ! Собираешь, значит, мочу со всего дома, а лучше всего мужскую мочу, она завсегда самая едкая…
Я отстранила ее и побрела куда глаза глядят. А они у меня никуда не глядели. Все время закрыться норовили. Хотелось спать.
Думать не хотелось. Хотелось, чтобы все было по-прежнему. Свирелька в рукаве, моя маленькая золотая птичка, моя память, жизнь моя…
Итак.
Все пропало.
Оставим на крайний случай. Что еще?
Все пропало.
Прекрати! Что у нас? Ты ее потеряла? Выронила? Ее украли? Ясно, что это не Ратер, он хотел отдать мне кошелек, а свирель исчезла еще раньше.
Все равно, ее уже не вернуть. Она золотая. Она из золота, понимаешь? Ее продадут, спрячут, положат в сундук, увезут в другой город и вообще переплавят.
Значит, надо учиться существовать без нее. Признаться Амаргину. Пусть делает со мной, что хочет.
Ну да, отсыплет из закромов и отправит в город — живи, как заблагорассудится. Забудь про Ириса, забудь про мантикора, забудь про ту сторону. Навсегда.
Прощай.
Сама виновата.
Значит, буду жить, как когда-то жила. В позапрошлой жизни. До Каланды. Даже до Левкои. Просто жить, как все живут. Живут же люди просто так, верно? Землю пашут, детей рожают. Больных лечат — ты ведь кое-что помнишь, а, Леста Омела?
С Капова кургана скачет конь буланый… по дорогам, по лесам, по пустым местам…
(…Левкоя мрачно разглядывала мои драгоценные склянки, расставленные на столе. В благодарность за гостеприимство я решила поделиться с бабушкой.
— Красный сандал, камфара, очищенный терпентин. А это — змеиный яд, очень ценный ингредиент. У тебя есть маленький пузыречек? Я отолью.
— Постой-ка, малая. Не суетись. Сядь сюда.
Я плюхнулась на лавку. С чего это бабка брови насупила? Наверное, недоумевает, к чему мои подарки применить. Ну да, конечно, откуда знахарке деревенской знать о хитростях настоящей медицины? Это вам не зверобой-подорожник, это наука!
— У меня и готовые смеси есть. Бальзамы, тинктуры. Я расскажу, какая для чего.
— Из скиту сперла? — бабка кивнула на разноцветные флаконы, — Дорогие, небось?
— Дорогие. Не сперла, а… позаимствовала. Я ж не наживаться на них собираюсь, а для честного дела. И вообще, большую часть я сама составляла.
— Сперла, значит…
Бабка пошарила в переднике, добыла черную кривую трубку и засаленный кисет. Кисет был почти пустой, только на донышке оставалась горсть трухи.
— Ну не могла же я с пустыми руками в госпиталь заявиться, — я надулась, — В монастыре еще много осталось. Мы большую партию делали, и для себя, и для Лагота. От сестер не убудет.
— Какой такой госпиталь?
— В какой распределят, — я свирепо буравила взглядом склянки. — Приеду в Лагот, там у них при городской больнице госпиталь военный. Туда раненых свозят. Меня возьмут, я много чего умею. Так вот, чтоб не с пустыми руками…
— Ага, — кивнула Левкоя.
И замолчала.
— Туда сестра Агата поехала и еще дюжина сестер. Помощь от нашего монастыря. Лекаря на войне всегда нужны. И лекарства, и бинты, и умелые руки. У меня все это есть. А меня не взяли. Маленькая еще, говорят. А я, между прочим, при операции участвовала. При полостной. Мне раны шить позволяли. Я умею! Я за больными ходила. Как тяжелого ворочать — так большая, а как в мир ехать — так маленькая… Ничего не маленькая, мне пятнадцать уже. В пятнадцать замуж выдают. Я небрезгливая. И крови не боюсь. А они меня не взяли. Там, говорят, мужчин много. И смеются. Я мужчин тоже не боюсь. Что я их, не видала, что ли, мужчин этих? Такие же люди…
