Тролли и легенды. Сборник (ЛП) - Певель Пьер

Тем лучше, потому что прошлое ускользает от меня навсегда. Я ненавижу настоящее, которое украло тебя у моей любви. Шестьсот лет назад ни один демон не посмел бы оскорбить тебя на норвежской земле. Мы были Троллями, и это слово увенчивало средоточие благородства. Затем Олаф II обратился к скрытому злу, став первым в длинной череде монархов, подчинившихся распятому демону. Имя нашего клана обрело тягучесть слюны — во рту, перекошенном ненавистью. Но это никогда не мешало нам с гордостью вспоминать, что мы принадлежим к Малому Народу. А это немало... К 1617 году зло торжествовало во всем королевстве. Люди по-прежнему будут с трепетом совершать мессы в тех лживых логовах, которые они называют «церквями». По крайней мере, в этой никто уже не станет на колени. Надеюсь, ты меня слышишь... У меня щиплет глаза, и я с трудом дышу. Я страстно любил тебя, и мои последние мысли будут с тобой, слышишь ли ты меня, Элигия? Дым ослепляет меня, огонь все ближе. Дым... Он переходит из черного в белый... Белый?

Много позже того, как Тир открыл друидический портал, чтобы спасти меня от огня, я узнал, что он принадлежал к клану Гномов, населявшему леса, далеко отстоящие от лесов моей родной Скандинавии. Знал я и то, что он находил меня... занятным, как он выразился. Особенно когда он обнаружил меня в истинном обличьи, а не под камуфляжем представительно выглядящего человека. Он не винил меня за то, что я скрыл от него свою сущность при первом знакомстве. Напротив, его, похоже, забавляет идея полностью завладеть моим обществом, что очень раздражает Эрка, его соперника из клана Лепреконов. Я, со своей стороны, постараюсь найти общий язык с каждым. Мы можем бесконечно сравнивать культуры наших предков, которые так отличаются друг от друга, ведь теперь мы оба принадлежим невидимому миру. Признаюсь тебе, Элигия, я устал прятаться и убегать. Я останусь в сердце этих волшебных туманов, которые привечают меня по воле одного из своих хозяев. Последний из Троллей оставляет землю злу. Тир болтлив. И я тоже, я и сам знаю. Но мои безмолвные речи всегда обращены к тебе, моя прекрасная любовь. И так будет до того момента, когда мой внутренний голос умолкнет, когда Лимб принесет забвение моему обессмыслившемуся существованию. С этого дня я возьму на вооружение мрачный девиз одной безутешной дворянки, с которой мы однажды встретились:

Ничто для меня более, и более ничто. ^[36]

Старая Краска

Меган Линдхольм

Когда это случилось, мне было всего девять, так что некоторых деталей я могла не запомнить. Но я помню суть, а суть – единственное, что имеет значение в подобных рассказах.

Я росла в небогатой семье. В первой половине века часто случались скудные годы – наверное, я переносила их легче, чем мама, но в целом 2030-е не баловали никого. Мы с мамой и братом обитали в муниципальном жилье в той части города на «Т», что зовется Новой Такомой. Впрочем, тогда этот район уже не был новым. В Такоме всегда приходилось непросто. Мама говорила, что ее дедушка держал ее на коротком поводке и она это пережила, а значит, переживем и мы. Все знали, что у нас самая строгая мама в доме, и жалели нас.

Мы отличались от большинства обладателей муниципальных квартир. Мама стыдилась нашего жилья. Это была единственная вещь, которую она согласилась принять от правительства, и мне кажется, будь она одна, она предпочла бы улицу. Существовали мы на то, что она зарабатывала в доме престарелых, и еле сводили концы с концами. Мама готовила по старинке – из сырых продуктов, а не из полуфабрикатов. – штопала нашу одежду и ходила в благотворительные магазины. Мы с братом год за годом носили в школу одни и те же мятые контейнеры для еды в грязных рюкзаках. Мобильные телефоны у нас были старые и громоздкие, компьютер – один на всех. О машине не шло и речи.

А потом умер мой прадедушка. Мама не видела его много лет, а мы не знали его вовсе, но он вписал ее в завещание. Она получила все, что оставалось на его банковском счету (не слишком много), и старую мебель из его квартиры – в основном всякую дрянь из ДСП. Мне понравилось древнее кресло-качалка и еще керамические баночки в виде грибов. Мама сказала, что это и впрямь антиквариат: она помнила и то и другое со времен своего детства. Единственной крупной вещью, оставшейся от дедушки, оказалась машина. Последние двенадцать лет, с тех пор как у него забрали права, она пылилась на парковке.

Это было настоящее ретро – не в лучшем смысле слова. В 2020-х все кинулись производить новые энергоэффективные автомобили, похожие на старые, жрущие бензин. Людям хотелось прежнего рева и вместительности, но на солнечных батареях или другом альтернативном топливе. Наверное, прадедушка в свое время был серфером, потому и выбрал машину, имитирующую универсал. Когда мы впервые зашли в гараж посмотреть на нее, Бен, мой старший брат, застонал и спросил:

– Что за хрень у нее по бокам? Это типа дерево или что?

– Или что, – рассеянно произнесла мама.

Она нажала кнопку на брелоке сигнализации, но батарейка давно села. Тогда она открыла машину древним способом, сунув ключ в дырку на ручке. Я была очарована и горда: какие вещи умела делать моя мама!

Снаружи автомобиль покрывал тонкий слой пыли. Но внутри он был безукоризненно чистым. Мама посидела в нем немножко, положив руки на руль и делая вид, будто разглядывает что-то впереди. Она улыбалась. Потом сказала:

– Лучше всего будет ее продать. Если внутри все чисто, двигатель наверняка тоже в отличном состоянии.

Она наклонилась и дернула какую-то маленькую ручку. Мы с Беном подпрыгнули, когда капот резко открылся.

– Мам, по-моему, ты ее сломала, – заявил Бен, – наверное, не надо ничего трогать, пока механик не посмотрит.

Бену было четырнадцать, и он почему-то считал, что, если он чего-то не знает, мама тем более не может этого знать. Она только фыркнула, вылезла из машины и открыла капот до конца.

– Господи, – тихо проговорила она, – а ты заботился о нем, старик.

Я не знала, что она имела в виду, но хорошо помню: моторный отсек выглядел идеально чистым. Мама захлопнула капот, отключила машину от вспомогательной зарядки и смотала провод. У нее были права, и она умела водить, потому что ей приходилось этим заниматься в доме престарелых. Я удивилась, когда она снова села на место водителя и повернула ключ. На руле стояло противоугонное устройство, и мама, поколебавшись, приложила к датчику указательный палец.

– Здравствуй, Сюзанна, – глубоким голосом сказала машина, – как ты поживаешь?

– Отлично, – тихо ответила мама, – отлично.

Бен растерялся. Мама заметила это и улыбнулась. Похлопала по рулю.

– Дедушкин голос. Он любил настраивать все системы под себя.

Она кивнула на заднее сиденье. Бен открыл дверь, и мы оба залезли внутрь. И увидели ремни безопасности.

– А подушки? – недоверчиво спросил Бен.

– Они есть. Но, когда машина была новая, использовалось и то и другое. В ней вам нечего бояться. Иначе я бы не посадила вас сюда.

Мама вдруг сомкнула веки и сжала губы, как будто хотела заплакать. Потом открыла глаза и поплотнее взялась за руль.

– Поехали, – громко и четко сказала она.

Двигатель завелся – он работал намного громче любого другого. Маме пришлось повысить голос.

– Когда она была новая, в машины ставили не только электродвигатели, но и двигатели внутреннего сгорания. И они производили гораздо больше шума, чем сейчас.

– То есть она работает на бензине?! – в ужасе воскликнул Бен.

Мама покачала головой.

– Звуковой эффект. И внутри слышно лучше всего. У дедушки было чувство юмора.

Она погладила приборную панель.

– Столько лет прошло, а он не удалил мои данные из системы безопасности.