Орден Змей (СИ) - Ершов Евгений
— Я так и сказал, — засмеялся Генка, — только без лишних повторений.
— Хорошо, — я был вынужден согласиться, тем более, что подобные же мысли не раз прокручивались у меня в голове, — но сначала будем готовимся и наблюдать. А также бегать и тренироваться, как раньше.
— Ура! — в один голос воскликнули Барышня и Заморыш.
— Кстати, Василий, не хочешь ли учить еще и итальянский? — усмехнувшись, спросил я у Старика.
— Уж и не думал, что ты предложишь, — в свою очередь засмеялся он.
В тот же день мы возобновили наши тренировки, а вечером отправились в больницу обрадовать восстановлением Ордена Илью Шамонкина. Завалились всей кампанией в его палату — но его койка была пуста.
— А ну, пошли отсюда! — мужичок, лежавший со сломанной ногой на соседней койке, кинул в нас пустой кружкой, которую ловко поймал Заморыш.
— Что, тебе другую ногу сломать?! — тут же взъярился он.
— Приперлись, стая ненормальных! — другой мужик тоже заорал на нас.
— Пойдем отсюда, — сказал Старик и, силком ведя Генку, мы вышли из палаты, где наткнулись на спешащего на шум человека в белом халате.
— Виктор Андреевич, здравствуйте — обратился я к врачу Богдановичу, который тогда в ренсковом погребе обрабатывал Шамона, — мы пришли к Илье, а его нету.
— Здравствуйте, молодые люди, — сказал доктор, осматривая нас, — и сударыня. Ваш друг здоров, он дома. Выписали пару часов назад.
— Как здоров? — Вера была ошеломлена, а в моей душе начала пробиваться радость. — Как же шрамы?
— Как-как? Взял и поправился. — развел руки в стороны Богданович. — Орал сначала всю ночь, думали, что помирает. А утром стал как новенький. Уж мы его проверяли да обследовали — здоров, как бык. Вопреки всей врачебной науке. «Молился я, — говорит, — вот меня целитель Пантелеймон и вылечил».
Врач был растерян и в конце объяснения повернулся к иконам, что висели в коридоре в красном углу, и перекрестился. По привычке я повторил за ним.
— Мы тогда домой к нему пойдем, — сказал Васька.
Выйдя из больницы Силковых и Решаповых, почти бегом направились на Никольскую к Шамонкиным.
— Неужели дар исцеления? — в возбуждении кричал Генка.
— Сейчас узнаем, — я усмехнулся, — как к нему Пантелеймон ночью приходил.
Впрочем, надежды быстро переговорить с Шамоном разбились о паломничество, устроенное к его дому боголюбивыми ломокненцами. Во дворе, около свечного заводика в саду и в самом доме было множество людей.
С Ильей беседовало два священника — наш отец Спиридон и необъятный батюшка Леонид из местной Николо-Посадской церкви. Из проема двери я мельком увидел друга, сидевшего на стуле. Пот струился по его лицу, парень явно смущался от внимания и допроса, устроенного ему. И ни одного шрама на нем не было.
Пришлось ждать пару часов, пока мы, наконец, смогли пробиться к другу и остаться с ним наедине. Зашли и рассматривали его как неведомую зверюшку. Шамон был полностью здоров — все шрамы испарились. Даже бородавки, обильно украшавшие его лицо, исчезли. Генка поднял друга со стула, стал вертеть его, пытался заглянуть под рубаху.
— Ты еще трусы с него сними! — засмеялся я.
Вера тоже, пребывая в полнейшем шоке, прикасалась к рукам и лицу Ильи, отчего он начинал краснеть.
— Ну ладно, хватит уже, — смущался парень, да отстаньте вы уже от меня!
Наконец, все успокоились и отошли от Шамона. А для меня этот день мог оказаться последним, когда Илья вдруг подошел ко мне, протянул руку, которую я пожал, а потом схватил меня в охапку и крепко обнял. Мои кости захрустели, а из глаз сами собой брызнули слезы.
— Эй, эй, раздавишь! — тут же влез Старик.
— Ох, извини, — Илья выпустил меня из объятий, — спасибо, Зло.
Потом он рассказал нам, как лежал в постели и проклинал меня, то и дело глядя в зеркало, которое хотели у него забрать, но он не дал. Шамон действительно сначала молился, а потом решил испробовать «бесовский способ». Сосредоточил внимание на ранах, а точнее, на всем теле, потому что маньяк и владелец ренскового погреба Нерестов обрабатывал свою жертву методично, при этом говоря лишь строчками из солнца русской поэзии.
Долгое время ничего не происходило, но Илья не сдавался. На соседних кроватях спали, порой постанывая, другие больные. В печи, обогревавшей больницу, потрескивали дрова. Запах печи смешивался с запахом лекарств и боли, за окном мирно падал снег. Шамон знал, что у него только один шанс. Казалось, прошла вечность с тех пор, как он принялся пробовать исцеляться.
Погрузившись в свои ощущения, парень, впитывая в себя всё окружающее, будто ощущая кожей и эту палату, и больных в ней, и печь, и снег за окном, и дремлющую сестру в коридоре, и соседние палаты, стал чувствовать, что его раны будто что-то щекочет. Вслед за этим пришло сначала жжение, а потом и боль, которая стала нарастать, пока стала невыносимой.
Он кричал всю ночь, несколько часов к ряду. Сестры и экстренной вызванный Богданович носились вокруг больного, проверяли его, делали уколы с обезболивающим, но ничего не помогало, больные вокруг матерились. А потом в один момент боль как рукой сняло. Осталось только легкое покалывание по всему телу, а Илья полностью выздоровел. Чуть позже его отправили домой, ибо нечего здоровому пребывать с болящими.
Шокированный не меньше врачей, Шамон на ходу придумал версию, что его исцелил святой великомученик и целитель Пантелеймон, тем более что именно ему он молился, прежде чем приступить к бесовскому способу.
— Ну, теперь-то я не думаю, что он бесовский, — оправдывался Илья, — тем более и священники меня соборовали и причастили, так что всё хорошо.
— Зло, я тоже какую-нибудь способность хочу, — вдруг заявил Генка, — летать, например.
— Э-э-э, — сумел на это развернуто ответить я.
— Я тоже! — воскликнула Барышня и, положив руки мне на плечи и заглядывая в глаза, произнесла. — Ванечка, чур, я первая?
— Да ничего подобного! Я его лучший друг и, можно сказать, брат! А ты — просто девчонка! — возмутился Заморыш.
— Не-не, я — хранитель ключей, так что я первый, — смеясь над возбудившимися друзьями, шутил Васька.
Потом мы поведали Шамону про приведение, а со следующего дня стали вновь собираться вместе на Конной площади и бегать по городу, а днем или вечером собирались в бабнюрином подземелье и тренировались под руководством Спиридона. Одним глазом присматривали за старушкой, готовясь к проникновению в ее дом.
Дела у семейства Шамонкиных с той памятной ночи пошли в гору. Слух о том, что Илья в больнице проливал горячие слезы, затеплив перед иконой Пантелеймона свечи, изготовленные на заводе его отца, разошлись по всему городу. И всем теперь нужны были только шамонкинские свечи. Пришлось срочно расширяться и набирать новых работников в мастерские.
Соседи удачливого семейства по улице — купцы Русановы, тоже несколько поколений изготовлявшие свечи и отличавшиеся не самым уживчивым нравом, теперь совсем озверели. Распускали по городу слухи о Шамонкиных и их ужасных свечах, рекламировали свои, писали одну жалобу за другой на каждого из свечного семейства, на то, что их завод нарушает санитарные нормы, представляет опасность от огня и загрязняет почву.
Франческо Демарко теперь относительно спокойно гулял с Сашей Заморовой. Мы с Генкой его больше не трогали, остался только старший брат Виктор, но он жил теперь отдельно со своей молодой женой, и не мог в ежедневном режиме терроризировать итальянского ухажера. Вместе с призраком итальянец обучал меня с Васькой итальянскому языку. Получалось это пока не очень продуктивно, поскольку язык у них был хоть и итальянский, но слишком уж разный.
Возникали постоянные споры по произношению тех или иных слов и построению предложений. Призрак настаивал на истинном и правильном языке, который существовал в шестнадцатом веке, и называл Демарко варваром и недоучкой, не имеющем представления о прекрасном. Лишь когда Шамон в семинарии обнаружил современную итальянскую книгу с историей Римских пап и притащил ее в подвал, то призрак согласился с тем, что, возможно, он немного отстал от жизни, и стал переучиваться сам.
