Шимун Врочек - Рим. Книга 1. Последний Легат
— Очень просто, — говорю я. Обвожу зал взглядом. — Позовите иудея.
— К-какого иудея? — Ликий Пизон запинается от волнения.
Я пожимаю плечами.
— Любого, какой найдется в этой дыре. Хотя я сильно удивлюсь, если в какой-нибудь дыре не найдется своего любителя «субботы». Старший центурион, прошу вас, распорядитесь.
Тит Волтумий резко кивает. Встает и спускается к выходу. Уходит, клацая железом калиг по мраморным полам. Бух, клац… Клац, бух…
Калиги стучат по мрамору. Ликий Пизон, префект Цейоний и остальные в атриуме провожают центуриона взглядами. Я усмехаюсь невольно: ну вот такой он! Что поделаешь.
* * *Не проходит и получаса, как центурион возвращается. И не один.
Ну, что я говорил? Иудей найден.
Ему лет сорок. Он высокий и тощий, с горбатым носом и черными маслянистыми глазами. На нем обычная одежда купцов из Иудеи — полувосточная-полугреческая. Вдобавок обычная для иудеев круглая шапочка. Черные глаза сверкают живо и слегка лукаво.
— Игемон? — Он кланяется.
— Как твое имя? — спрашивает Ликий Пизон.
— Левий Ицхак, я учитель грамматики и торговец стеклом, игемон.
Что еще за «игемон»?
— Почему ты называешь меня этим странным словом? — поднимает брови судья. — Что оно означает?
— Прости, господин. Оно означает — тот, кто выше, повелитель всего. Здесь повелители римляне.
— В Иудее — тоже, — замечает Ликий Пизон. — Обращайся ко мне «господин». Единственный повелитель всего здесь, — судья показывает пухлой рукой наверх, в небеса, — Божественный Август!
Все делают вид, что принимают это высказывание за чистую монету.
— Простите, господин. — Иудей снова кланяется.
— Переведи ему вот это. — Ликий Пизон кивает, и распорядитель передает иудею свиток с записью допроса. — И спроси, что он может сказать в свое оправдание.
Иудей переводит. Свет факелов падает на изуродованное лицо узника. Мы ждем реакции варвара.
И — дожидаемся. Я дергаю щекой. «Всего лишь раб».
Германец кричит. Черно-лиловое лицо и так не слишком красиво, а сейчас еще и перекошено от ярости. Зубы, что забыли выбить преторианцы, обнажаются в оскале. Летит слюна.
Германец кричит, ревет и пытается вырваться из кандалов. Легионеры вдвоем едва могут удержать его на месте. «Зверюга», — говорит кто-то почти с восхищением.
Все это время иудей молчит и слушает. Мы ждем. Тит Волтумий, старший центурион, морщится — я вижу сверху, он сидит в самом низу теперь. Видимо, кое-что центурион из речи варвара все-таки понял.
Наконец, варвара затыкают. Действительно. А стало слишком скучно…
— Что он сказал? — спрашивает Ликий Пизон. — Почему ты молчишь?
— Он… хм-м… не выбирает выражений, господин, — говорит иудей Левий Ицхак. — Простите.
Иудей склоняется низко — я вижу, как качаются черные завитки волос около его лица. Взгляд покорный. Мол, простите, я стараюсь.
Ликий Пизон поднимает пухлую руку, украшенную перстнями.
— Не бойся и переведи точно.
— Слушаюсь, господин, — говорит иудей.
Мы готовимся получить удовольствие.
— Римляне, вы жирные уродливые собаки, — негромко говорит иудей. По залу прокатывается общий вздох. Потом раздаются смешки. Хорошее представление, все довольны. — Вы лгуны, воры и дураки. Вы все неправильно написали. Я ничего этого не делал и не говорил. Я не убивал какого-то вшивого раба, про которого вы говорите. Я ничего не украл. Это ложь. Вы нанесли мне смертельное оскорбление…
Иудей на мгновение замолкает. В зале — гробовая тишина. Почему-то без сопровождения воплей, ярости и бешеного сверкания глаз это производит впечатление. Я дергаю щекой. В исполнении негромкого спокойного голоса иудея речь германца звучит гораздо весомее.
— Дальше, — говорит Ликий Пизон.
— Сила человека — в его копье, — переводит иудей. — В его мече. А не в ваших лживых речах и бумагах, проклятые римляне. Из того, что змея громко шипит, еще не значит, что она сильнее зубра.
Надменные квириты слушают. Цивилизованные, утонченные, образованные — куда там этим варварам. Я слышу реплики в зале:
— Образно выражается.
— Ну варвары и задвигают. Куда там Цицерону.
Они смеются. Я бы тоже посмеялся, но мне сейчас совсем не смешно.
— Хватит. Чего он хочет? — спрашивает судья со вздохом. Толстый, вальяжный распорядитель жизни и смерти. Иудей переводит.
Германец взрывается водопадом слов. Тит Волтумий морщится, слушая.
Иудей начинает переводить слова германца:
— Он просит суда богов.
Я поднимаю брови. Все озадачены.
— То есть? — спрашивает Ликий Пизон.
— Поединок. Он требует поединка с обвинителем.
Интересный поворот. Я с интересом смотрю на толстого судью. С ним поединок?
Германец показывает в сторону толстяка.
— С этим? — спрашивает иудей. Слушает варвара, поворачивается и говорит всему залу: — С этим.
Германец кивает. Да, да, да.
Божий суд против римского права. Смешно.
Все уставились на судью. Ликий Пизон на глазах бледнеет. Бедняга. Щеки становятся пергаментными, словно из толстяка всю кровь выпустили.
— Со м-мной?
Разве можно быть таким недоверчивым? Я встаю. В зале — шум и смешки. На меня оглядываются.
— Что же вы, Ликий Пизон? — говорю я насмешливо. — Вам выпала великая честь выступить в защиту цивилизации и римской культуры — против, скажем прямо, воплощения варварства. Вы же об этом так горячо говорили? Каким оружием предпочитаете биться?
Ликий Пизон порывается что-то сказать, но не может. Вокруг откровенный хохот. Мы римляне. Мы любим, чтобы наш суд был настоящим представлением.
Я продолжаю:
— Возьмете гладий? Или, может быть, фракийский меч? Или вы предпочитаете спату? Благородный Ликий Пизон, расскажите нам о своих предпочтениях.
Я почти не издеваюсь. Я действительно жду ответа. Мне на самом деле интересно.
Зал уже лежит. Хохот такой, что германец растерялся. Он не понимает.
Бедный Ликий Пизон пытается взять себя в руки. Мне его почти жаль. Цвет его лица меняется от красного к белому и обратно. Причем очень быстро. Так не бывает, но так есть.
Наконец, бедняга находит способ сохранить остатки достоинства:
— Римское право — вот главное, чем мы должны руководствоваться!
Отличная фраза. И главное — ни о чем. Я вспоминаю, как Цицерон презрительно поддел одного из подобных знатоков: «Хорошо, давай поговорим о римском праве. Ведь это как раз то, о чем ты ничего не знаешь». Хороший был оратор, пока его не убили.
Хохот уже всеобщий. Легионеры, охраняющие варвара, стоят с красными лицами, пытаясь сдержать смех.
— Тогда позвольте мне, — говорю я.
Молчание. Теперь уже такое — совсем полное. Полнее не бывает.
— Что? — спрашивает Ликий Пизон. — Что вы имеете в виду, легат?
«Всего лишь раб». Я готов выйти и вонзить в германца клинок. Что, я тоже становлюсь варваром?
Нумоний Вала поднимается, просит внимания. Все затихают — легата Восемнадцатого здесь уважают.
— Легат Деметрий Целест шутит, — говорит Нумоний громко и четко. — Конечно, он уважает римское право и власть, данную Августом пропретору. Так, легат?
Он смотрит на меня с намеком — отступи.
Я молчу. В голове звучит только: «Это мой меч. Я убиваю им своих врагов». Дурацкая молитва новобранцев…
— Я — не варвар.
— Легат?
Я говорю:
— Конечно. Я уважаю. Простите, судья. Прошу вас продолжать.
* * *Наступает время огласить приговор.
Входят ликторы, их шесть человек. Они несут снопы розг, но без воткнутых в них топоров. Пропретор, конечно, имеет право выносить смертные приговоры — всем, за исключением римских граждан. Утвердить смертный приговор гражданину Рима имеет право только принцепс.
За ликторами выходит пропретор. Надо признать, сегодня Вар — само достоинство.
— Вы вынесли решение? — спрашивает Квинтилий Вар.
— Да, пропретор. — Ликий Пизон почтительно склоняет голову.
— Огласите.
Ликий Пизон начинает зачитывать приговор. Пухлые руки его изгибаются в изящном ораторском жесте, который сейчас, здесь, выглядит издевкой.
Ликий Пизон говорит. Я почти не слушаю — выхватываю из речи судьи только отдельные фразы.
— Оный варвар уличен в проникновении в дом пропретора Публия Квинтилия Вара, освященный властью Рима… Можно расценивать это… как попытку посягнуть на жизнь римского гражданина… государственного лица… наделенного властью… с этой целью проник в комнату легата… и убил раба, принадлежащего Гаю Деметрию Целесту… о чем получено признание под пыткой. Свидетелями доказано ранение преторианца… попытка сопротивления при аресте… что расценивается как умышленное покушение на жизнь римского гражданина. Наказание за подобное преступление должно быть жестоким и незамедлительным. Варвар Херим из племени фризов приговаривается…
Драматическая пауза. Чуть передержал, думаю я.
— …к позорной смерти через распятие!
