Эдвард Дансейни - Благословение пана
– Да это же преподобный Дэвидсон!
В то же мгновение заблудившийся луч, первый луч солнца выскользнул из-за края земли и тотчас победил звезды. Они побледнели, и тьма расступилась, и ночные тайны исчезли. Все искали глазами тень, на которую показывала старуха, и сначала никто ничего не видел, а потом спустился с горы, на которой не было бессмертных, не кто иной, как викарий с каменным топором!
Все молчали. Всем показалось естественным, что как нельзя вовремя, перед самым восходом солнца, появился викарий со старинным топором, поэтому ему уступили дорогу, и он вошел внутрь круга, где были Старые Камни. Августа подняла голову и улыбнулась.
Тот порыв, что гнал викария с топором через долину, привел его на место и тут отпустил. У человека появилась возможность подумать. Быстро оглядевшись, он все понял: и почему у него в руках топор, и почему люди привели к Старым Камням быка, и почему огонь горит на алтаре, и почему он все бледнее и бледнее с наступлением рассвета. Викарий понял, зачем пришел к Старым Камням. И так же ясно, как он видел свою паству в бледнеющих сумерках, он понимал мотив собственного поведения. Много чего передумал растерянный человек, прежде чем пришел сюда, и не все его мысли были последовательными; однако большой топор, который он принес с собой к древним камням, был виден ему яснее, чем помнились мысли; это одно было очевидно и убедительно в многодневном наплыве самых разных мыслей и напоминало викарию каменную скалу, поднимающуюся над туманом и указывающую путь к дому. Да, за этим он и пришел. Совершить жертвоприношение языческим богам на глазах своей паствы.
В этот момент, или, если такое возможно, на пороге куда меньших ошибок викарий вспомнил о епископе. Анрел подумал о епископе. И подумал о нем едва ли не с яростью. В сражении, как он понимал теперь, оглядываясь назад, ему пришлось драться одному, а ведь это сражение было жизненно важным для Церкви и к тому же таким, каких не бывало едва ли не с начала новой эпохи. Будь у него хоть малая поддержка, ему, возможно, не пришлось бы проиграть. Даже если бы все епископы собрались в Волдинге, размышлял бедняга, это не было бы напрасной тратой сил. А что вышло? Его епископ благодаря своей доброте, своему такту и своей великолепной ловкости, всего лишь избежал скандала. Только этого он и добивался.
Ученость тоже обманула Анрела в лице Хетли. Обмануло все, что было деловым и практичным, в лице Портона. Небо и Земля тоже обманули. Викарий не думал о том, что было для него горше: удар, полученный от Небес, когда его предала Этельбруда, или от Земли, когда прихожане, которых он любил, покинули церковь и отправились к его врагу. Об Этельбруде ему было тяжелее думать: но, в конце концов, она всего лишь женщина, решил он; ей стало досадно, что враг явился вновь, да еще с победой, в те места, где до тех пор победительницей считалась она. Однако удар Земли был больнее.
Итак, он совсем один. И пришел сюда. Никто не удержал его. Ему не хватило сил сопротивляться всем. Что теперь?
Лишь мученики могут выдержать дольше.
Стоя возле плоского камня, Томми потихоньку заиграл на свирели. Бык забеспокоился. С каждой минутой огонь на алтаре был бледнее и бледнее, пока не стал просто светом. Понемногу все вокруг вновь обретало свои краски. Запел дрозд, люди ждали.
В последнее мгновение, когда викарий решил плюнуть на все, включая дело всей своей жизни, ему стало жалко быка и он отпрянул. Потом подошел к Томми Даффину.
– Может быть, лучше… – проговорил он, запинаясь и не сводя глаз с быка.
Приблизился Мадден, который понял, что хочет сказать викарий.
– Это старый бык, сэр. Его как раз для такого случая и держали.
Когда уже, казалось, ничего не удерживало викария от жертвоприношения богам, против которых он сражался, он вновь вернулся на свое место и стал ждать рассвета. Быка подвели поближе.
Прихожане смотрели на топор, пока викарий ждал, и все знали, что это как раз тот топор, который нужен, потому что он из кремня, а оружие Маддена было из железа и не годилось. Анрел чувствовал их одобрение.
Он вспомнил, что жертвоприношение совершается на заре. Вспомнил, потому что об этом ему рассказала свирель Томми. На длинном плоском камне должна быть кровь, чтобы солнце увидело ее. И кровь должна быть свежей, чтобы Те, кому она предназначена, могли вдохнуть ее запах, поднимающийся от чистой Земли, вместе со всеми первыми утренними запахами.
Видимо, в горах был уклон, и солнце освещало камни; точно так же оно сверкало на них во время летнего солнцестояния тысячи лет назад, правда, с тех пор вырос лес. Как бы то ни было, Земля немного изменила свою орбиту, отчего все сдвинулось и солнце не попадет вовремя на камень. Да и летнее солнцестояние осталось далеко позади.
Итак, викарий, понимая, что солнца не будет в нужное время, подождал до тех пор, пока не натянулись до предела нервы его прихожан. Тогда он подал знак, и к нему подвели быка. (В следующие годы деревья вырубили и церемонию совершали в правильный час и день. А тогда было их первое жертвоприношение.)
Лет тридцать назад Анрел занимался греблей, и мускулы у него на руках, казалось, ждали своего часа. Он взмахнул топором, метя в большое белое пятно на лбу у быка, пониже рогов, и попал, куда метил; выдержали и палка, и кожаная лента, и сам кремень, как это было много веков назад, а у быка треснул череп, он подпрыгнул и, дернувшись, повалился на камень. Когда его полоснули ножом по горлу, плоский камень вновь обагрился кровью, хотя бы кровью быка. Казалось, радостью светится старый кремневый топор, неведомо сколько мучавшийся жаждой. Томми Даффин все еще играл на свирели, рассказывая заре, что совершили жители Волдинга; и опять издалека послышалось эхо, в котором нельзя было различить ни слов, ни смысла. Но если можно понимать намеки, то едва уловимое эхо говорило о триумфе или о насмешке; скорее всего, о насмешке, поднимавшейся до Небес, возможно о насмешке над святой Этельбрудой. Однако о соперничестве, которое, вероятно, существует между бессмертными, нам ничего не известно, да и о значении музыкальных намеков мы можем лишь гадать; только на твердой почве земных страданий, земных разочарований и их исчезновения мы можем говорить более или менее уверенно. Никому в Волдинге не пришлось вынести столько, сколько викарию за бесконечные месяцы его одинокой борьбы; следовавшие одно за другим разочарования делали его борьбу все более трудной, пока не осталось больше разочарований, но и тогда он, несмотря ни на что, продолжал сражаться в одиночку. Теперь это осталось позади. Высокопоставленные церковники могли бы занять определенную позицию, и святая Этельбруда могла бы их поддержать. Но для викария все было кончено. И отринув долгую борьбу со своими прихожанами, викарий почувствовал, как освободился от непосильного бремени одиночества. Из толпы до него донесся веселый голос:
