Алексей Герасимов - Мерзкий старикашка
— Да, была бы у меня такая теща, я бы может и не женился вовсе, — пробормотал Шедад.
— Благоразумно ли нам тогда ехать через княжество, тем паче, через его столицу? — вступил в беседу первый десятник Касец. — Если люди князя Лексика и его тещи решат нам воспрепятствовать…
— С чего бы это? — спросил Зулик. — Самой княгине до того, кто на троне сидит, дела никакого нет, покуда этот человек не мешает ей преумножать богатство для дочери и внуков, а ее владетельный зять — фанатик закона, и раз уж по правилу наследования брат стоит перед внуком, мы, напротив, на его поддержку рассчитывать можем.
— И на письме с условиями его печати не было… — обронил я.
— А вот через Эшпань, действительно, лучше нам не ехать, — добавил князь Тимариани. — Я бы предпочел сесть в Баратуре на барки, и до столицы, или хотя бы до слияния Поо с Долговодной, добираться вплавь.
На том и порешили тогда.
Слова Зулика о процветании этой земли подтверждались на каждом шагу, так что на постоялых дворах я про блюда из свинских яблок даже и не заикался — неактуально это здесь. Сытно, привольно и с номерами без клопов.
Лишь в одном переходе от столицы княжества нам пришлось заночевать на свежем воздухе — трактир, где мы планировали остановиться, пару недель назад сгорел, причем узнали мы об этом лишь миновав половину пути до него от последнего приличного пристанища путешественников. Начальник охраны встречного каравана с Касецом информацией поделился.
Возвращаться не стали. Глупо, да и страшного ничего нет — погода теплая, на небе ни облачка, чего бы и под сенью дерев не отдохнуть разок? Спина от долгой езды верхами и так отваливается, так что хуже мне уже не станет, а остальные тем более перетерпят некоторые неудобства.
Тем паче что на месте погорелого трактира уцелели практически все постройки, включая сеновал — лишь здание постоялого двора пострадало. Хорошо так пострадало, даже стены почти целиком обвалились внутрь — фиг починишь. Только сносить и заново строить.
Покуда личный состав подготавливал места для ночлега и ужин, я, в обществе Тумила (дабы было кому поднять царственную морду, буде споткнется), отправился побродить по окрестностям, ноги размять. Хорошо все же быть царем — никто работать не заставляет…
Стоило нам пройти вдоль небольшого ручейка буквально шагов двадцать, как до ушей наших донесся слабый и жалобный писк, какой издают маленькие, ослабевшие и отчаявшиеся в конец зверушки.
— Что это? — я покрутил головой оглядываясь. — Слышишь, плач какой-то? Откуда ж он раздается?
Парень тоже прислушался, потом отодвинул ветвь какого-то куста, нависшего над руслом. Писк сразу же стал отчетливее, и я поглядел туда же, куда и мой стремянной.
— Ах ты ж!., — охнул я, и полез под ветки.
У самой воды, в грязи, едва заметно копошился маленький, непонятного, из-за налипшей на шерстку земли, цвета, котенок.
— Погоди, твое высочество. — Тумил ужом ввинтился в заросли, подхватил малыша на ладошки, и вынес ко мне.
Котенок задергался и заплакал сильнее.
— Замерз-то как, — пробормотал я, принимая звереныша. — И голодный, не иначе. Где ж твоя мамка-то?
— Там вон, дальше, дохлая валяется, — мрачно сообщил парень. — Порвал кто-то. А котейка слепая еще, сама не ест.
Малыш начал тыкаться носом в мои ладони, разыскивая титьку и попискивая жалобно.
— Теперь сдохнет от голода, — вздохнул Тумил. — Давай, высочество, я ее утоплю, чтоб не мучилась?
— Башку свою глупую утопи, балда, — цыкнул я. — Дуй в лагерь, спроси козьего молока — некоторые в деревне, что мы вчера проезжали, себе покупали. Наверняка у кого-то хоть чуток осталось. И хлеба еще надо.
Я провел ладонью по грязной свалявшейся шерстке.
— Мы тебя обязательно выкормим, маленькая.
Несколько минут спустя я совал котенку в пасть кусочки смятого хлебного мякиша, пропитанного молоком, а окружающие на это смотрели и диву давались. По принципу, «у монархов и монахов свои причуды, а когда он два в одном, так и тем более».
На кошачью титьку продукт был похож слабо, так что сначала зверенок пиханию в рот непонятно чего не обрадовался, а напротив, из последних сил попытался мою руку с хлебом отталкивать, но быстро смекнул, что из этого тоже идет молоко, и тут же присосался как пиявка.
Эрзац-сиська, разумеется, от этого моментально начала распадаться на крошки, которыми котенок чавкал, давился, отплевывался, а потом начал глотать.
— Ну-у-у, теперь не пропадет, раз есть начал, — улыбнулся я, и сунул ему под нос очередную порцию. Котэ задрало хвост торчком и тут же вцепилось в угощение. — Оголодал-то как…
— Ага, — кивнул мой стремянной. — Почти как мы во время «святой голодовки».
Много съесть у малыша, разумеется, не вышло (хотя он весьма старался) — очень скоро он упал на пузо и совсем было собрался отрубиться, но тут подоспела теплая водичка, которую я отправлял греть Тумила, и, вооружившись мягкой тряпочкой, я принялся за отмывание котенка от грязи.
Мыться зверю не понравилось — он возмущенно попискивал и уморительно чихал, когда влага попадала ему в нос, а при оттирании от грязи низа живота еще и обоссать меня умудрился, — но кто же его спрашивал? Прошло совсем немного времени, и кот — а оказался это мальчик, — приобрел свой естественный пепельно-белый цвет. Даже глаза у него, оказывается, уже начали открываться — закисли просто.
— Ну вот так как-то, — резюмировал я, насухо вытерев котенка.
Тот приподнялся на дрожащих лапках, и пискнул.
— Неужто опять проголодался? — подивился подошедший понаблюдать за процессом Касец, смял мякиш, и, обмакнув его в молоко, поднес к мордочке малыша.
Котенок ткнулся в угощение носом, пожамкал его пару мгновений, а затем повалился на бок, завернулся сам в себя, и продемонстрировал явное желание поспать, и так, чтобы больше всякие там к нему с мытьем не лезли.
Я накрыл его краешками тряпицы, на которой он лежал, и вздохнул.
— Ну вот, теперь и нам поесть не грешно.
— А все готово, ваше высочество, — отрапортовал первый десятник. — Для вас и князей солдатами уже накрыт дастархан, извольте откушать.
— Откушать, это можно. Коли царь сыт, так и подданным легче, — ответил я, поднимаясь.
Кот продрых до самого утра, и даже не пошевелился, по-моему. Перед тем, как отправляться в дальнейшую дорогу, я вновь напихал в него размоченного хлеба и разжеванный до состояния кашицы кусочек мясца, усадил в сплетенный за вечер Тумилом квадратный туесок, и засунул за пазуху.
— Твое высочество будет ему кошку-мачеху искать? — поинтересовался парень. — Мне на постоялых дворах про недавно окотившуюся спрашивать?
