Элеонора Раткевич - Рукоять меча
Гобэй вздрогнул – впервые за долгие годы. Он давно отвык бояться. Он давно не сталкивался с тем, что могло его испугать… но если его догадка справедлива – какая опасность его подстерегает! Но и какое немыслимое могущество он сможет поглотить в случае успеха!
Ибо не только драконы помнят прежнюю действительность. Ее помнит и тот, кто ее изменил.
А если Кенет не дракон и не потомок драконов… тогда остается только одно.
Неужели этот молодой простофиля может изменять лицо мира по своей воле?
Да нет же, нет! Маг, обладающий такой силой, не стал бы рассиживаться в темнице, пусть даже и сколь угодно удобной. Он бы стер Гобэя с поверхности земли в самом прямом и недвусмысленном значении этого слова.
Хотя он что-то такое говорил, что здесь, в месте средоточия Гобэя, он не может воспользоваться своей силой по причинам, пониманию Гобэя недоступным… а вдруг он и на сей раз не солгал? До сих пор Гобэй еще не слышал от пленника ни единого слова лжи. Ему случалось перехлестнуть через край – но не солгать. Да знает ли он вообще, как это делается?
Значит, в руки Гобэю попал маг, который способен изменить мир, но почему-то не может сейчас даже изменить к лучшему свое положение…
А если нет?
Впрочем, стоит ли пускаться в догадки, когда есть надежный способ узнать правду? Не от пленника, конечно. И не от драконов: где уж Гобэю раздобыть дракона на ночь глядя да еще заставить его отвечать?
Вот когда сказалась дальновидность Гобэя! Он предоставлял господину Главному министру магов-шифровальщиков – и господин министр не мог не оказать Гобэю ответной услуги. Он ее и оказал. И весьма гордился своим даром: добыть одну из драконьих книг его людям стоило неимоверных усилий. Гобэй же отнесся к подарку весьма пренебрежительно: пользы в нем он не усматривал решительно никакой. Иные маги жизнь посвящали поиску драконьих книг – но не Гобэй. Это все равно что посвятить жизнь поиску определенного листа с определенного дерева: предположим, ты его найдешь – а что ты с ним дальше делать-то станешь?
Драконья книга ведь и не книга вовсе. Или почти не книга. Можно ее, конечно, и просто читать, если времени не жаль, хотя и это не всякий сумеет. Да на что Гобэю собрание сказок, которыми добрый дядюшка-дракон потчует племянников-драконенышей на сон грядущий? Ведь магия драконов для человека неприменима… если, конечно, это вообще можно называть магией. Однако драконьи книги пригодны не только для чтения. Их можно и спрашивать. И книга даст ответ. Разумеется, если умеешь спрашивать и знаешь, о чем спросить. Гобэй умел задавать вопросы и получать ответ, но до сих пор ему не о чем было спрашивать. О том, как по всем правилам свадебного ритуала следует производить брачный полет, что ли? О том, какие причины вызывают потускнение чешуи, а какие – онемение хвоста? Или изучать «Зерцало чистых вод, или Наставление о том, каким благонравному отроку-дракону быть надлежит»? До сих пор Гобэй считал, что он оказал господину Главному министру услугу, которая лично ему ничего не стоила, – и господин Тагино отблагодарил его забавной игрушкой, не имеющей ровно никакой пользы.
До сих пор.
Но теперь – дело иное. Да этому подарку при нынешних обстоятельствах просто цены нет! Драконы помнят все. И их книги могут ответить на любой вопрос о том, что помнят драконы. Гобэй спросит… и получит ответ, и узнает точно, изменялся ли мир, и был ли Кенет при этом, и не он ли и изменил прежний мир, и кто он вообще такой…
Гобэй нетерпеливо смахнул все со стола, освобождая место для работы с драконьей книгой и будущего вопрошания, и встал. Куда же запропастился подарок господина министра?
Шерл упал со стола, жалобно тенькнул, ударившись об пол, и развалился на две половинки. Поглощенный поисками Гобэй ничего не заметил.
Кэссин и в самом деле ни о чем не думал – но совершенно не в том смысле, как это представлялось Гобэю. В его остекленевших глазах не отражалось ни единой мысли потому, что в голове их было слишком много. И ни одну из них невозможно было додумать до конца: только успеваешь с грехом пополам понять, о чем она, как приходит совсем другая, совсем не о том, о чем-то непривычном… злые мысли… кусачие… растерянные… нехорошие, одним словом, мысли. Зато когда мыслей так много, это даже хорошо… они не дают думать о том, о чем думать не хочется.
О том, что случится завтра утром.
Как ты там выразился, чистоплюй? «Это завтра ты станешь палачом, а пока ты еще человек…» Будь ты проклят…
Но зачем думать о том, что случится утром? Еще ведь и ночь не наступила. И Кэссин может лежать и смотреть в потолок… может… и будет… вот лежу и буду лежать… буду лежать, пока не наступит утро… пока буду лежать, утро не наступит… и ничего этого не случится, потому что я никуда не встану, а буду лежать… лежать и думать, как же мне поступить завтра утром… которое не настанет, потому что я лежу… и буду лежать и думать… думать, думать, думать…
Кэссин слегка мотнул головой, словно желая доказать самому себе, что он волен двигаться, что он может и встать с постели, что не обречен он до скончания веков думать о том, что он должен сделать в ожидании рассвета, который никогда не наступит. Брр… нет, страшная штука – вечность. И часа Кэссин не провел в подобных размышлениях, а вон как его корежит. Какое счастье, что в его распоряжении не целая вечность, а вечер и ночь.
И за это время он должен принять решение. Больше всего Кэссину хотелось заплакать. Потому что все прочие его хотения осуществить невозможно.
Например, пойти к кэйри и уговорить его не трогать Кенета, пощадить его, отпустить… как бы не так… смешно даже предполагать, что на кэйри подействуют уговоры… но как же хочется попытаться… ведь тогда не придется думать, кого предпочесть… да мало ли чего хочется…
Убежать вот тоже хочется… убежать… глупо, наивно… попробуй убеги отсюда… но даже если и убежать, это ничего не изменит… кэйри попросту заменит его каким-то другим старшим учеником, и завтра все случится, как и предназначено. Сам Кэссин выполнит приказ или предоставит Гобэю свалить его обязанность на кого-то другого – для Кенета это безразлично. Так или иначе – сегодня его судьба решилась, а завтра исполнится. И не важно, чьими руками. Нет, бежать не только невозможно, но и бесполезно. Сбежав, Кэссин не откажется встать на чью-то сторону. Исполнит он приказ или сбежит – он встанет на сторону Гобэя. Кэйри Гобэя, которому он обязан всем… всем, кроме жизни. Жизнью он обязан Покойнику. Как просто было бы сделать выбор, когда бы не Покойник!
Спору нет, пленный маг – парень славный, хоть и с придурью. Но это не помешало бы Кэссину исполнить свой долг. И Кенет понял бы его – ведь этот пленный маг еще и воин. А воин не должен колебаться – останется ли он дома, чтобы воспитывать любимого брата, или уйдет туда, куда его призывает долг, – вместе с войском. Выбирать между любовью и любовью, должно быть, немыслимо трудно.
