Юрий Козловский - Дети Ангелов
– Вы, уважаемые, дожили до седин, но ума, похоже, так и не приобрели. О чем вы здесь говорили? Спрятать, устроить свой суд… И хотя бы кто-нибудь из вас вспомнил, что натворили эти мальчишки! Они пролили человеческую кровь, а этому нет прощения, кроме как на войне.
Захар снова надолго замолчал. Присутствующие боялись поднять на него глаза.
– Значит, так. – Он принял решение, и голос его зазвучал твердо и непререкаемо: – Парни должны сдаться милиции. Мы живем в России и будем подчиняться ее законам. Никакого самосуда. Ты, Прокофий, позаботься, чтобы суд отнесся к мальчишкам так, как они того заслуживают. А ты, Игнат, – Захар посмотрел на худого цыгана с изможденным лицом и руками, синими от многочисленных наколок, – проследи, чтобы никто не добрался до них ни в предвариловке, ни в зоне. Скоро у покойного Бамбулы, царствие ему небесное, – Захар быстро перекрестился, – родится сын. Он останется в семье отца, но ты, Илья, будешь давать деньги, чтобы твой внук ни в чем не нуждался. Это все.
В кабинете повисла тишина. Никто не пытался оспаривать решение хозяина. Все понимали, что Захар ничего не добавит к сказанному, но ни один из них не поднялся со стула, потому что он еще не отпустил их.
Захар заговорил снова, сменив исчерпанную тему:
– До меня дошло, что сын Стаховского связался с наркотиками. Передайте, что если он не бросит это дело, ему со всей семьей придется навсегда покинуть поселок. Я уже говорил, что наркотиков рядом с собой не потерплю, и повторять не буду. Или цыгане разучились зарабатывать деньги по-другому? Вот теперь все.
Он жестом отпустил присутствующих и, оставшись один, попросил Тамару, прожившую рядом с ним всю свою долгую жизнь, подать чай. Этот чай специально для него привозили из Англии, но старуха добавляла в него чуть-чуть известных только ей трав, собирать которые она каждый год ездила на горные карпатские луга, и напиток получался божественный. Ей было уже далеко за восемьдесят, но была она крепкой и, заботами Захара, никогда не болела, но он уже не раз задумывался, что не пора ли убедить старуху, чтобы она передала рецепт кому-то помоложе. Вот только не знал, как подкатиться к самолюбивой гордячке с таким вопросом.
Но никакие повседневные заботы не могли отвлечь его от главного. Сегодня должен был приехать его любимый ученик Виктор, видеться с которым Захар был лишен возможности долгие тридцать лет. Тот самый Виктор, стараниями Фотиева осужденный на изгнание за преступление, которого он не совершал, – убийство в Хабаровске миссионерши Анны. Все эти годы он провел в специально отведенном для наказания глухом уголке сибирской тайги, недоступность которого обеспечивалась совместно орденом и кланом, лишенный возможности общаться не только со своими, но и вообще с людьми. Исключение составляли лишь двое еще живущих осужденных на вечное изгнание, потому что было бы совсем бесчеловечно обрекать их на муки пожизненного одиночества.
О том, что во дворе его ожидает какой-то странник, непонятным образом миновавший все цыганские кордоны, обычно дававшие фору любой охране, Захару доложили за час до полуночи. Он выбежал из дома – и не узнал долгожданного любимца. Высокий, худой, с русыми волосами до плеч и длинной темной бородой, одетый, несмотря на холод, в легкую ветровку, он почти не напоминал всегда крепкого, атлетически сложенного Виктора. Теперь он больше походил на паломника – богомольца, проделавшего долгий пеший путь в Палестину. Захар обнял его, как долгожданного сына, и повел наверх.
Глубокой ночью они пили чай в кабинете Захара – гость не захотел оставаться в гостиной, потому что за долгие годы отвык от больших помещений. Он был уже вымыт в бане, накормлен, даже борода и прическа изрядно укоротились, и теперь он стал похож на прежнего Виктора. Только в глазах затаилась грусть и приобретенная мудрость.
– Почему же ты приехал так поздно? – спросил его Захар. – Я ждал тебя два года назад.
– Я решал одну задачу, – спокойно ответил Виктор. – Уйди я раньше, она осталась бы нерешенной.
– Рассказывай все подробно, – попросил его Захар, удобнее устроился в кресле и приготовился слушать. Виктор отхлебнул глоток чая, блаженно зажмурился, потом поднялся с кресла, подошел к окну и начал рассказ.
Больше трехсот лет после заключения договора между орденом и кланом изгнанники отбывали наказание в потаенном месте на одном из притоков Печоры. Немногочисленное местное население боялось за десять верст подходить к «гиблому месту». Раз в несколько лет назначенные люди из ордена и клана объезжали окрестные деревни, и страхи обретали новую силу. И только после революции убежище пришлось перенести в Сибирь, в междуречье двух отдаленных притоков Енисея, потому что пронырливые большевики, не боявшиеся ни бога, ни черта, опасно близко подобрались к тайному месту. К этому времени из постоянных насельников там остались бывший миссионер Кирилл и бывший член клана Тимофей. Третий из осужденных на вечное изгнание, миссионер Виссарион, устал жить и медленно угас почти сто лет назад.
Когда Виктор занял маленькую избушку с прилегающими к ней огородом и небольшим пшеничным полем, оказалось, что Тимофей уже давно отказался от общения с кем бы то ни было и ведет жизнь одинокого отшельника. А пять лет назад он прервал молчание, заявив товарищам по несчастью, что уходит в Индию, чтобы найти защиту и понимание у тамошней общины. С тех пор никто ничего не знал о его судьбе. Виктор и Кирилл остались единственными обитателями тайного убежища. Нельзя сказать, что бывший миссионер был общительным человеком, он иногда уходил в себя на целые месяцы, но случались времена, когда они проводили долгие вечера за беседами, давшими Виктору немало новых для него знаний. Их сблизило то, что оба считали себя невиновными, а вынесенные приговоры – несправедливыми. В свое время Виктор не смог доказать суду, что убийцам удалось добраться до Анны не благодаря его помощи, а из-за ее собственной оплошности. Фотиев построил обвинение на том, что Виктор мог предотвратить убийство, но не сделал этого, и в итоге он был приговорен к тридцати годам изгнания.
Кирилл же признавал, что почти двести лет назад, во время войны с Наполеоном, убил собрата-миссионера, но убийство было вынужденным, потому что он был поставлен в безвыходное положение. А глава ордена Иоанн лишил его возможности доказать свою невиновность. Захар помнил то старое, мутное дело. Иоанн, бывший тогда епископом православной церкви, не допустил представителей клана к расследованию, заявив, что это внутреннее дело ордена, и Кирилла быстро осудили, приговорив к пожизненному изгнанию. Почти два века провел осужденный в думах, осмысливая тайные причины приведших его в эту глухомань событий, но так и не нашел оправдания действиям Иоанна.
