Сергей Осипов - Луна над Лионеей
Между тем Утер все говорил, двигаясь по списку вопросов, никто его не прерывал, и когда король предлагал высказаться в пользу того или иного решения, все просто поднимали идеально заточенные карандаши грифелем вверх, обозначая свое согласие с королевской позицией. И хотя изначально в повестке значилось какое-то дикое количество вопросов, карандаши дружно взлетали вверх с такой частотой, что первоначальные Настины опасения, будто эти унылые посиделки продлятся до позднего вечера, не оправдались.
– Наконец, – Утер отодвинул от себя папку. – Последний вопрос. Он внесен не мной. Он внесен графом Дитрихом, послом Великой расы детей ночи. Это вопрос о судьбе одного преступника. Одного вампира, который пытался убить моего сына. Граф Дитрих считает, что с этим преступником обошлись несправедливо.
– Ваше величество, позвольте мне самому объяснить, что именно я считаю, – сказал посол.
– Позволяю.
– Один из детей ночи, Марат, был признан преступником. Древний закон требует его смерти, потому что Марат поднял руку на принца из семьи Андерсонов. Но древний закон требует смерти и для другого преступника, того, кто без всякой причины лишил жизни графа Артура Валенте, уважаемого старейшину одной из наших фамилий. К тому же убийство Валенте было совершено раньше, и преступление Марата было лишь ответом на злодейство. Если мы беремся карать, так давайте карать всех – и Марата, и Дениса Андерсона.
– Это неприемлемо, – отчетливо произнес Фишер, по-прежнему глядя поверх голов.
– Тогда давайте оставим в покое и Марата, и Дениса Андерсона.
– И это тоже неприемлемо, – Фишер произносил свои реплики механической скороговоркой; может быть, драматургом он был и неплохим, но по актерским способностям рыцарь-администратор едва превосходил письменный стол. Или же он не считал нужным расходовать эти способности по пустякам. – Марат должен быть казнен. Мы не можем миловать преступников, которые покушаются на членов королевской семьи.
– Мистер Фишер, я все-таки хотел бы послушать мнение короля, а не ваше.
– Вы знаете мое мнение, граф, – король произнес это со вполне убедительным сочувствием с голосе. – Мне неприятно об этом говорить, но Марат должен быть казнен.
Дитрих ничего не сказал в ответ и некоторое время молча смотрел перед собой; его сосед, представитель водяных, юрист лет сорока с зачесанными назад светлыми волосами, истолковал это молчание по-своему.
– Так что, начинаем голосование? – спросил он, взглянув на часы.
– Да, – сказал король.
– Да, – сказал граф Дитрих. – Какой смысл тянуть время? Вы же знаете, что на этих заседаниях мы лишь оформляем решения, принятые заранее. Сегодня в повестке было двадцать восемь пунктов, и по каждому из них в течение многих недель велись консультации, переговоры, велись до тех пор, пока не был достигнут компромисс, который не стыдно вытащить на заседание Большого Совета и единогласно его одобрить. Чтобы весь мир видел – в Лионее все в порядке, как и в старые добрые времена. Так вот, господа, у меня для вас плохая новость. По этому вопросу мы с королем Утером не смогли достигнуть компромисса. Король Утер считает, что Марат заслуживает смерти. Моя раса считает, что он должен жить. По-моему, это называется конфликт интересов.
К этому моменту юристы за столом уже не выглядели так, будто спят с открытыми глазами. Эсгарот прижал ладонь к правому виску, а Насте захотелось спросить у кого-нибудь сведущего: «Это нормально? Так и должно быть?» Но из сведущих людей рядом с ней был лишь Фишер, заговорить с которым она вряд ли бы решилась и в более обыденной ситуации; что же касается Амбер, то ее лицо выражало если не испуг, то предчувствие чего-то, способного испуг вызвать.
– Минутку, – светловолосый представитель водяных посмотрел на графа Дитриха с легким недоумением, будто впервые в жизни услышал слово «конфликт». – Если у нас имеются разногласия, давайте проведем полноценное судебное заседание и выясним…
– Согласно Протоколу, никакого суда в таких случаях не требуется, – вмешался Фишер. – Покушение на принца было произведено в присутствии двух десятков свидетелей, а потом подтверждено письменными признаниями преступника. Вообще-то мы могли казнить его прямо на месте. Мы проявили гуманность, уважаемый посол, – произнося слово «гуманность», Фишер брезгливо скривил губы.
– Если под гуманностью вы имеете в виду двойные стандарты, то, несомненно, вы ее проявили, – немедленно отозвался Дитрих.
– Давайте голосовать, – с нажимом повторил Утер.
– Ваше величество, – светловолосый юрист заволновался. – Не стоит торопиться, ведь если на данный момент у нас нет полного согласия сторон, тогда в процессе голосования может получиться недоразумение, и… И что мы тогда будем делать?!
– Под недоразумением вы подразумеваете 87-ю статью Протокола, советник?
Светловолосый потупил взгляд, будто король упомянул что-то непристойное.
– В случае такого недоразумения мы будем просто следовать статье Протокола, – ответил сам себе король Утер.
– Кхм, – посол Подземных стражей чуть подался вперед и хмуро посмотрел на графа Дитриха. – Я бы не советовал вам, граф….
– Это не мое решение, – перебил гнома Дитрих. – Так решил мой народ. И обратите внимание, посол, это не касается денег, это не касается полезных ископаемых. Это касается жизни одного из детей ночи, и еще это касается нашей чести.
Гном недовольно заворочался, собираясь ответить на не слишком учтивые слова Дитриха, но собирался он слишком долго, и его опередили.
– Давайте голосовать! – в третий раз сказал Утер, почти выкрикнув эти слова. – Я, король Утер Андерсон, приговариваю к смерти преступника по имени Марат из народа детей ночи. Кто возразит моему решению?
Как мне потом объяснили, Утер перепутал очередность вопросов: сначала он должен был поинтересоваться, кто поддержит его в этом решении. Но Утер спросил именно о возражениях, он торопился узнать, действительно ли дети ночи готовы бросить вызов и тем самым подарить ему испытание, без которого Лионейские короли переставали быть героями, а становились усталыми и разочарованными сторожами приходящего в упадок музея под открытым небом. Он хотел узнать, не померещился ли ему тот ночной разговор с послом Дитрихом, не отступил ли народ детей ночи от своего такого неразумного, такого нерационального требования. Подобное упрямство ранее встречалось Утеру разве что на страницах книг о славном прошлом, и как бы нелепо это не звучало, но Утер был горд за детей ночи, сохранивших в себе понятие о гордости неразумных пропорций, о гордости, затмевающей здравый смысл и чувство самосохранения.
