Гай Юлий Орловский - Ричард Длинные Руки - принц-регент
— Постой, Жак… а когда первый раз появилась та черная тень?
Он ответил с недоумением:
— Примерно две недели тому… А что?
— А когда, — спросил я, — брат Целлестрин обрел святость?
— Три недели.
— Точно?
— Да, — подтвердил он. — Это было на второй день после празднования возложения святого Элизария. Но так, вроде мелкого темного пятнышка. На нее почти не обратили внимания. Мелькнуло, ну и мелькнуло. А что?
— Да так, — ответил я нехотя. — Мне показалось, это как-то связано.
Он сперва скептически выпятил губу, но коньяк уже растормошил мышление, и после паузы сказал многозначительно:
— А что, это тоже надо обдумать!.. У нас добавилось святых, вот темные силы и прислали нового врага, чтобы не дать нам усилиться.
Я переспросил:
— Как?
— Да просто усилиться!
— Если бы могли присылать, — напомнил я, — здесь бы уже все кишело демонами. Но стены этого Храма и монастыря, как я понимаю, никаким лбом не прошибить… Да и аббат бдит.
Он вздохнул, попил коньяк и поднялся, довольный, с раскрасневшейся мордой.
— Да, ты прав… Ну, я пойду.
На четвертый день я послал одного из молодых послушников, что вот уже двенадцать лет никак не получит статус монаха, отыскать и пригласить ко мне в келью нашу группу из Гвальберта, Смарагда, Жильберта, а также, если окажется свободным, отца Леклерка.
Он послушно умчался, очень услужливый, пропадал долго, а когда вернулся, доложил виновато, что они все уже в келье отца Леклерка, и если я восхочу…
— Уже восхотел, — ответил я бодро, — показывай дорогу.
Он пошел впереди, то и дело оглядываясь, то ли не слышит моей тяжелой поступи командора, то ли боится удара в затылок, мало ли что придет в голову человеку войны и прочих сражений.
Мы шли из зала в зал, почти везде тяжелые давящие своды, и хотя монастырь выстроен некогда легендарным зодчим Коркодеусом, который только играл на дудочке, а ему тяжелые камни тесали и складывали в стены то ли ангелы, то ли черти, но когда переходишь из зала в зал, не оставляет ощущение, что это просто туннели, старательно выгрызенные в толще исполинского горного массива.
Тем более норки келий, крохотных залов, и только когда видишь те, в которых свод теряется в вышине, начинаешь верить, что архитекторы здесь все же поработали, воплощая неведомый современным людям замысел.
Послушник остановился перед массивной дверью из металла, умело замаскированного под дерево. Или не металла, но что не дерево, точно.
Я постучал, густой голос сказал с той стороны:
— Брат паладин, открыто!
Я открыл дверь, в комнате за большим столом собрались все, кого я хотел пригласить, да еще и брат Жак, все очень серьезные и даже мрачные.
— А что, — поинтересовался я, — отсюда видно, кто с той стороны двери ломится?
Ответил отец Леклерк, как хозяин, я уловил в его сдержанном голосе изумление:
— Конечно… а как иначе?.. Садитесь, брат паладин, где вам понравится по вашему статусу.
Я сел, сказал с ходу:
— Нравится вам это или нет, но удалось установить связь между братом Целлестрином и этой темной тварью.
Гвальберт вскочил, лицо сразу стало багровым.
— Да как вы… Это наш лучший…
— Тихо-тихо, — сказал я, — кто спорит? Я же не сказал, что они вместе пьют тайком, а потом в обнимку ходят по монастырю и горланят похабные песни?.. А у вас такое лицо, будто именно так подумали!
Он буркнул:
— А у вас такое лицо, будто вы именно это имели в виду!
— Темная тень, — сказал я очень серьезно, — появляется, только когда брат Целлестрин спит! Да-да, это я уже установил, хотя сообщать об этом аббату пока не решаюсь.
Отец Леклерк спросил с недоверием:
— Неужели темная тень настолько страшится святости этого тихого, скромного и до предела застенчивого монаха? Тогда это замечательно… Но вы уверены?
— Почти полностью, — сказал я. — Связь в том, что последние трое суток темная тень вообще не появлялась, верно? И все трое суток брат Целлестрин денно и нощно молился у алтаря!
Жильберт посмотрел на Гвальберта, на меня, подтвердил с некоторой нерешительностью:
— Брат паладин поручил мне присматривать за ним, чтобы не переусердствовал, у того здоровье слабое, можем потерять будущего великого святого. Так и сказал, что без подвижников все человечество Господу на хрен не нужно… Это не я говорю, это брат паладин так рек!.. и его нужно либо снова утопить, как Господь уже разок делал, либо огнем Маркуса, о чем есть намек в Святом Писании…
Отец Леклерк прервал:
— Короче!
— Брат Целлестрин, — сказал Жильберт торопливо, — могу подтвердить, трое суток умолял Господа изгнать демона или дать ему и нам силы, чтобы изгнать самим.
— Я тоже видел, — подтвердил Смарагд. — Он там, как жаба под колесом, лежал, раскинув лапы… э-э… руки крестом. И молился.
Они обратили вопрошающие взоры на меня.
— Сегодня, — сказал я с нажимом, — он свалился и спит, и сегодня же сразу из двух мест доложили, что видели эту черную тень!.. Чувствуете, как это связано?
Гвальберт пробурчал:
— Может быть совпадением. А может и нет… Я в самом деле не помню дня, чтобы этот демон мрака появлялся, когда Целлестрин совершал молитву.
— А когда не совершал? — спросил я и пояснил: — Когда просто работал?
Он отмахнулся.
— Целлестрин почти всегда молится. Даже когда работает.
— А работает он усердно, — добавил брат Жильберт на всякий случай. — И всегда бросается на помощь!
— Значит, — сказал я, — не так уж и важно, молится или не молится, лишь бы не спал?
Они переглядывались, брат Жак шумно скреб в затылке, Гвальберт сказал серьезно:
— Вообще-то да. Похоже, он одним своим бодрствованием отпугивает эту тварь.
— Отпугивает мощно, — добавил брат Жильберт. — Она вообще прячется где-то так, что и не усмотришь.
— Тогда как с нею бороться? — спросил я. — Боится она только брата Целлестрина, во всяком случае, избегает. Но справиться с нею, похоже, может только он. Иначе бы эта гадина не пряталась.
Жильберт сказал сердито:
— Почему он один? Не может такого быть, чтобы во всем Храме никто больше…
— Аббат смог бы, — сказал Смарагд, — но его разве заставишь такими мелочами?
— Это не мелочь, — сказал Гвальберт, — хотя да, к аббату идти с такой проблемой не по рангу. Он сам все знает. Мы ничего нового для него не скажем.
— Но сами мы ничего сделать не сможем! — воскликнул Жильберт.
— Аббат все знает, — вмешался Гвальберт. — Если он ничего не делает, то на это есть какие-то причины. Я боюсь называть самую невероятную, но она сама лезет в голову…
