Олег Дивов - Храбр
При воспоминании о греках Илья поежился. Под Херсонесом он окажется до смешного беспомощен. Вся судьба затеи будет в руках Дениса и Иванища – успел бы тот подойти. Что там могут эти двое? Кого знают из местных? Не продадут ли их стратигу херсонские монахи? Одни вопросы. Беспокоил Денис – Илья раньше не был с ним в деле. Теребили душу четыре Михаила. А в Киеве при смерти князь. А в Новгороде хромец. А в кольчуге летом упаришься! И меду теперь не скоро выпьешь! И еще семь больших днепровских порогов надо перескочить!
Тут Илья сообразил, что всю затею придется ходить пешим, – и тихонько взвыл.
Поблизости возник Подсокольник.
– Худо, дядя?
– Да не то чтобы совсем…
Микола отцепил от седла мех.
– Греки по жаре пьют вино, разбавленное водой, – сказал он. – Я решил, раз мы туда идем, надо подготовиться!
* * *Денис ждал у дороги, залегши в кустах. Выдал его храп.
– Вот послал Господь помощничка… – недовольно буркнул Илья. – Эй, монах, дыра в штанах! Ксипна! Памэ[2]!
– И незачем так кричать! – донеслось из кустов. – Я все прекрасно слышал…
Денис, отряхиваясь, выбрался на дорогу. Протер глаза.
– Счастлив тебя видеть в добром здравии, храбр Илья. О-о, да с тобой Борис! Достойный сын великого отца!
– Где мои люди? – нарочно сухим голосом полюбопытствовал Илья. Он прибыл сюда руководить.
– Какая радость, что люди теперь – твои! – воскликнул Денис. – На берегу, у ладей. О-ох… Это же Кассиан!!!
Монах бросился к Касьяну и вцепился в него так, что едва не сдернул с коня.
– Я верил, я верил… – бормотал Денис. – Я молился за тебя…
– Мог бы сразу мне сказать, – буркнул Илья. – Отвел бы в сторонку да шепнул на ухо. Молодцу крепко повезло, что мы с Миколой его отыскали.
– Так Господь подал мне знак, – ввернул Касьян и перекрестился.
– Илья! – Денис молитвенно сложил руки. – Много раз я пожалел, что не призвал тебя на помощь! Но приказано было хранить поход в тайне.
– А-а… – Илья отмахнулся. – Ну-ка, все за мной.
– Постойте. Погодите. Я должен поведать вам.
– Что еще? – Илья покосился на монаха. – Вы опять кого-то зарыли?
– Мы потеряли. Кассиан, твой брат ушел.
Касьян ссутулился, вцепился в повод так, что побелели кулаки.
– Он очень страдал, все время молился, а потом ушел ночью. Мне кажется, – сказал монах, – брат отправился выручать тебя.
– Одним Михаилом меньше, – Илья криво усмехнулся.
– Что?
– Ничего. Касьян, стой!
Касьян уже разворачивал коня, но на его пути вдруг оказался белый жеребец Подсокольника.
– Не шали, – хмуро посоветовал Микола.
– Дорогу! – крикнул новгородец.
Микола и Илья обменялись короткими взглядами. Подсокольник принял в сторону. Касьян рванул было мимо, и тут же получил сильнейший удар в ухо.
Конь проскакал несколько шагов и остановился. Всадник лежал на земле, сжав руками виски.
Из кулака Миколы свисал тонкий кожаный ремешок.
– Учись, – сказал Микола подъехавшему Борьке и разжал кулак, показав гладкую овальную гирьку с проушиной. – Я видел, у тебя шипастая, с ней так нельзя, руку изуродуешь. Хочешь, эту подарю?
Касьян поднялся, тряся головой.
– Слышишь меня? – позвал Илья.
Новгородец повернулся другим ухом. Стоял он нетвердо, пошатываясь.
– Забудь пока о брате. Времени нет искать его. Сам придет в Киев, повинится воеводе, коли есть в чем. А там уж Добрыня решит.
– Не мог он… – простонал Касьян. – Не мог!
– Что ж ты сорвался тогда, красавец? Значит, подозревал.
– Да я всех подозреваю… Но Мишка-то брат мне!
– Отрекся от тебя братец, – напомнил Илья. – Припомни, вы всегда были вместе или он уже ходил на ладьях с товаром без тебя?
– Уже ходил той осенью.
– Ну вот и подозревай. Денис! Давай-ка в сторонку, разговор есть.
Илья спешился и быстро пересказал монаху киевские новости. При упоминании Болеслава Денис скрипнул зубами.
– Слыхал о таком. Недоглядел. Моя вина.
– Пить надо меньше.
– Ох, грехи мои тяжкие…
– Иди поднимай ловцов. Говорить с ними буду.
Купец Глеб Алексеевич, сын Колыбанович, к затее отнесся серьезно. Обе ладьи он выкатил на берег, за высокие камыши, мачты снял и все следы затер.
– С тобой, наверное, в засаде хорошо, – уважительно сказал Илья, здороваясь с Глебом за руку.
– Прятаться – хорошо, драться не очень. Вижу худо. – Глеб подслеповато сощурился. – Сейчас отплываем или до завтра обождем? Нынче еще можно.
Илья оглядел челядь Глеба, сидящую у ладей смирно. Десяток крепких вооруженных гребцов и почти три десятка рабов на продажу. Все совсем молодые, юноши. Любопытно – купец вез их без цепей.
– Боярин Василий Петрович своих распродает, – сказал Глеб, и Илья подумал, что не так уж слеп купец. – Взял с вотчины, говорит, бабы столько нарожали, что кормить нечем. Я хотел сторговать их жидам в Херсонесе, теперь придется в Константинополь идти.
– Ты их на весла, что ли, посадил? Утомятся.
– До моря пускай гребут, там отдохнут. Хуже не будут, и так жилы одни, видать, и вправду ели плохо, теперь уж не откормишь. Скупой хозяин Василий свет Петрович, обдирает вотчину до нитки, кусок изо рта тащит. Как проповедовал грекам о русах патриарх Фотий – «этнос низкий и бедствующий»: вот, полюбуйся на бедствующий этнос… Тьфу. Ну, когда отплываем?
– Нынче же. Ладьи на воду, Глеб. А я пока со своими людьми переговорю.
– Добрые люди, – заметил Глеб. – Только смурные, будто на заклание идут. Натворили чего? Нет, мне лучше не знать… Эй! Хоп! Ладьи на воду потихоньку!
Подсокольник уже разгрузил коней. Илья, не замечая толпящихся в отдалении ловцов, подошел к Бурке Малой, обнял за шею, принялся шептать на ухо. Кобыла слушала внимательно, словно все понимала.
– Держи. – Илья бросил повод коноводу. – Смирная будет. Борис! Ну, прощай. Благодарю. Просьбу твою помню, если смогу, выполню.
Борька Долгополый, распираемый сознанием важности порученного дела, излишне громко прикрикнул на коноводов и ускакал. Подсокольник проводил тоскливым взглядом своего жеребца. Зачем-то помахал рукой.
– Ну вот, дядя, были мы конные, стали пешие, – сказал Микола. – Чую, добром это не кончится.
Илья неопределенно хмыкнул и повернулся к ловцам.
Новгородцы стояли плотной толпой, перед ними вышагивал туда-сюда, еще слегка покачиваясь, Касьян. И что-то, шипя, выговаривал отряду. Денис, опираясь на посох, держался поодаль, всем своим видом показывая: меня это больше не касается, я до Греции вовсе никто, а там проводник.
Лица у новгородцев были несмело-радостные.
– Становись, – приказал Илья негромко, но его улышали.
