О'Санчес - Пенталогия «Хвак»
— Ну, всё, черный! Всё теперь, сам будешь виноват! Сейчас я из тя бороденку-то с корнем выдерну! — Хвак метнулся к своему противнику, но тот погасил его прыжок целым градом резких, очень чувствительных ударов рук и ног, а сам отпятился в сторону. Пересохшее болото хрустело под его щегольскими сапогами нафьей кожи, но прочно держало на поверхности обоих дерущихся: его, и Хвака.
— Чудеса в решете! Не повалить! Кому из богов, любопытно бы знать, пришла на ум подобная придурь — выпестовать это толстопузое и толстозадое чудище? Ларро, что ли? А, жирный, я угадал? Или Умане той же самой? Впрочем, отныне и вовеки сие не важно. Слышь, рыло, тебе выпала великая милость и удача: развалиться поперек надвое, сиречь, погибнуть от моего Брызги. Это тебе в награду за честный бой и доставленное удовольствие.
Странный и зловещий бородач завел руки за спину и одним отточенным движением высвободил из ножен легкий двуручный меч. Словно бы колеблясь в выборе удобного положения, перекинул его из правой руки в левую, из левой в правую — оставил в деснице. До Хвака ему дойти — два полных шага, но расстояние он сократил стремительно, в единое движение вылив прыжок и удар — да так ловко, что Хвак едва-едва успел выдернуть и подставить под простой рубящий удар секиру Варамана. Руку свело чудовищной болью, судорога прокатилась от пальцев, сквозь запястье, через локоть, в плечо, а из плеча в самое сердце. Хвак замычал и пошатнулся, однако же устоял на ногах. Давешняя боль от молота бога Чимборо вспоминалась теперь едва ли не пустяком против этой, всепоглощающей… Секира выдержала невероятный удар явно волшебного меча, а меч — нет. Меч разлетелся на мелкие куски, оставив лишь рукоять в окровавленной ладони бородатого.
Впервые за всю драку ухмылка сползла с этого наглого лица, превратилась в оскал недоумения и боли…
— Ого-го. Вот теперь мне все понятно… Вот оно что. Ой, десница, ты моя, десница!.. Бедный Брызга! Ковал тебя Чимборо, ковал, пенным потом и слюнями истекая — и все это для того, чтобы какой-нибудь безмозглый ставленник этой горбатой колдуньи… То-то я думаю — где секира??? Надобно было вовремя у этого спросить… у Камихая. Хватит орать, сиволапый, всех лягушек разбудишь!
Чернобородый окончательно утратил показную веселость, облик его стал угрюмым и исчерна-бледным, не серым, нет, но словно бы сам вселенский мрак проступал под прозрачною белизною очертаний этого теперь уже не вполне человеческого лица.
Он тряхнул кистью руки — нет в ней никакой рукояти, крови на пальцах тоже нет.
— Чернилло, друг мой, ты где? — Бородатый медленно повел над собой рукою, словно ощупывая вход в пустоту, потянул сверху вниз, на себя — и вот уже в его руке новый меч, побольше прежнего… Зловещий меч, словно сотканный из багрового мрака… страшный меч. Впервые за все время битвы сердце Хвака ощутило предательский холодок страха… Он ясно почуял всю гибельную силу этого чужого клинка — и от ужаса перед ним отступила даже боль в груди. Нельзя медлить… а бежать уже поздно! Ближайшие кусты и деревья густо и медленно плавились в дымучем огне, простому человеку было бы невозможно здесь дышать, но оба воина словно не замечали, что бьются посреди пожара, все более охватывающего окрестности.
— А! Секиру, да? Секиру захотел? Попробуешь сейчас! На тебе секиру! — Хвак не стал дожидаться, пока бородатый освоится с новым мечом и напал первый. Он вложил в свой удар в прыжке всю накопленную мощь, он бил приемом, которому научил его святой отшельник Снег — невозможно было придумать удара сильнее, быстрее и коварнее — но бородатый, оказывается, умел шевелиться не менее проворно и вовремя подставил свой новый меч под удар чудовищного изделия Варамана!
И несокрушимая секира бога разлетелась в мелкие расплавленные капли, как до этого рассыпался в прах меч Брызга, ударившийся о секиру! Черный меч остался невредим — но не удержала его могучая рука бородатого: меч вывернулся из нее и высоко взлетел, беспорядочно кувыркаясь в дымных небесах. Встречный удар меча и секиры поверг навзничь обоих сражающихся, но Хвак очухался первым, перевернулся на живот, потом подогнул колени, оперся на руки. Быть может, потому он опередил бородатого, что в этом ему помогала сама земля, а может потому, что он узрел, что сияющее пятнышко достигло, наконец, поверхности мгновенно высохшего и теперь вовсю полыхающего болота, в то время как его противник больше смотрел за полетом своего меча.
Перышко… зернышко… оно словно бы окунулось в низко стелющийся дым — и пустило росток! Копоть, огонь, сумерки, грязь, кровь на глазах — все это были пустяки, не способные застить Хваку зрелище, ставшее вдруг для него самым важным, самым заветным для всей его жизни — прошлой, настоящей и будущей! Он — как был — на четвереньках, побежал к этому ростку, не чувствуя ничего, ни боли, ни жажды, ни огня, ни дыма… Страшный удар ногой в лицо подбросил его в высоко вверх, и Хвак закувыркался в раскаленном воздухе, словно огромная дохлая жаба… Наверное, не рождалось еще в подлунном мире смертного существа, способного пережить удар столь чудовищной лютости и мощи, а может быть и не всякому богу такое было бы под стать, но Хвак лишь на несколько мгновений утратил сознание вместе с памятью — и тут же вернулись они к нему, вместе с новыми силами! Проросток!
Бородатый стоял на коленях перед ростком, который успел распуститься в цветок, выточенный из невзрачного серенького свечения и праха кромешного, а в том цветке — окровавленный и избитый Хвак успел узреть каким-то чудом и пересчитать — четыре лепестка: белый, красный, черный… и какой-то бесцветный, почти прозрачный…
У бородатого растопырены дрожащие пальцы — вот-вот сомкнуться на том ростке, но не смыкаются отчего-то… Словно он борется с чем-то невидимым, насильно заставляющим его руки схватить, вцепиться в цветок, взять его себе…
— НЕ-Е-Е-Т!!! Я НЕ ЖЕЛАЮ УХОДИТЬ! Я НЕ КОСНУСЬ ЕГО, Я НЕ ХОЧУ И Я НЕ УЙДУ!!! — Это бородатый кричит, но только мало что осталось от его бороды — вся она объята черно-багровым пламенем, равно как и одежда его, и дыхание, и кожа…И сам он багров и наг под личиною той человеческой… — НЕТ!!!
Хвак прыгнул жадно — вот уже черный клинок возмущенно дрожит, трепещет в его руке — и ярким белым пламенем вспыхнула рука, по самую шею, ибо чужой ему этот меч… Но сие уже не важно, сие уже не боль, это так… Хвак развернулся и пошагал к ростку — всего-то четыре шага… по числу лепестков… Земля трясется и стонет от его попирающих ног… Черный противник его все так же стоит на коленях перед ростком — черно-багровые руки его распахнуты врозь, он ничего не видит и не слышит вокруг, только заходится в отрицающем крике…
