Михаил Бабкин - Проклятье старой ведьмы
Тим покатывался от хохота, глядя на растерянную физиономию Хозяйственного:
– Бонь, я же тебе говорил, что книга с призраками ругалась!
– Книгиня, – нудным голосом поправила его книга.
– Ладно, Книгиня, – согласился Боня. – Тим, разверни ее светлость. Имею желание лицезреть сиятельную особу, коя удостоила нас великой чести иметь быть тута. Тьфу, книжонка болтливая! Не успели ее толком от всяких какашек отмыть, как сразу в позу становится. Небось перед призраками так не рисовалась!
Тимка развернул полотенце. На коричневой толстой коже переплета вились тонкие и замысловатые серебряные узоры, сплетаясь в магические тайные слова. Россыпь мельчайших драгоценных песчинок между ними переливалась радугой. Толстая золотая застежка держала книгу наглухо закрытой.
– Так это вы меня спасли? – неуверенным голосом спросила книга.
– Мы, – ответил Тим. Обиженный Боня промолчал.
– Извините, – тихо прошелестела книга, – я думала, что призраки меня опять обманывают. Мне же ничего не было видно, я только слышать могла… Зовите меня Нигой.
– Странное имя, – заметил Тимыч.
– А, ничего странного. – Книжка помолчала. – Просто Олафу лень было придумать для меня порядочное название. Он и сократил слово «книга» на одну букву.
– Шут! – закричал в небо Тим. – Сдувайся и спускайся! Я тебя с Нигой познакомлю.
Глава 18
По-королевски…
Обратная дорога в Столицу оказалась неожиданно долгой. На следующий день Тим ухитрился простыть самым серьезным образом, с нехорошим кашлем и невысокой, но противной температурой. Видно, сказалось ледяное купание, щедро устроенное расколдованным Бронсом. И хотя Тимыч категорически требовал ехать дальше, Бонифаций распорядился по-своему. Ближе к вечеру отряд остановился в знакомой придорожной корчме, где Тим когда-то выкупил у толстопузого носатого хозяина резинового Шута. Хозяин встретил проезжих гостей с распростертыми объятиями, так как человеком он был не только добрым, но и памятливым: он очень хорошо запомнил Тима. Особенно золотой даллер, отданный мальчиком хозяину корчмы за ерундовую игрушку-безделушку.
Бонифаций сам лечил Тимку, по-походному сурово, но действенно. Первым делом поставил Тимычу на спину и грудь медицинские банки; Тим отбрыкивался как мог, но Хозяйственный был неумолим. Пришлось вытерпеть эту неприятную процедуру полностью. Потом Боня настойчиво потчевал мальчика попеременно то отваром багульника, то чаем с малиновым вареньем.
Распаренный, как после бани, Тим лежал в постели и с сожалением разглядывал под одеялом собственную грудь, сплошь покрытую большими иссиня-черными пятнами.
– Ну будто осьминог меня присосками зацеловал, – пожаловался Тимыч Шуту, который сидел у изголовья его кровати с кружкой чая наготове, – живого места не осталось. Пятнистый, как ягуар! Вот как я теперь дальше жить буду?
– Главное, что будешь. Жить будешь. – Хозяйственный сосредоточенно гремел в тазике лечебными банками, отмывая их от нездорового пота. – Простуда, брат, болячка вредная. Ежели ее вовремя медициной не задавить, может хуже самого лютого скакула с тобой обойтись. А сейчас мы ей хвост прищемили. Денька два отлежишься, и можно дальше ехать.
– Ехать, – вздохнул Шут, – прямиком к волку в пасть. Я вот полностью согласен с Нигой. Ничего хорошего не получится. Я Торсуна знаю. Непорядочный он, нечестный. И как человек, и как король.
– Хватит! – взорвался Хозяйственный. – Второй день одно и то же! Я вам уже пять раз объяснял, что я дал слово. Пусть негодяю, но дал. Я обязан вернуться, понимаете? А там посмотрим. Может, все и обойдется как-нибудь. – Боня взял тазик и, раздраженно хлопнув дверью, вышел из комнаты: по ступенькам гулко забухали сапоги. Чуток выждав, Шут вынул из походного мешка волшебную книгу, для верности замотанную в полотенце.
– Слышала? – тихо спросил резиновый человечек у свертка. – Уперся наш Боня, хоть тресни. Честность его заела! Видите ли, слово он дал… – Шут вынул книгу из полотенца. Нига пошелестела чем-то внутри себя, потом звонко откашлялась.
– Ты чего? – Тим с интересом прислушался к необычным звукам. – Тоже простыла?
– Да нет, – Нига продолжала шелестеть, – сама себя листаю. Может, во мне какой совет найдется к такому случаю. Почерк у Олафа… как курица лапой… так-так… – Книга замолкла.
– Нашла? – обрадовался Шут. – Давай заклинание. Мы сейчас Боню ка-ак колданем, он сразу перестанет честностью маяться. Вот тогда заживем! Ульи построим, медком торговать станем. – Шут довольно зажмурился, ласково погладил Нигу по корешку. – Ну, давай, рассказывай!
– Чего рассказывать? – рассеянно спросила Нига.
– Заклинание. От честности, – подсказал Шут, – будем Хозяйственного перевоспитывать.
– Иди ты со своими заклинаниями знаешь куда? В библиотеку, например, – сердито посоветовала Нига. – Тоже мне, воспитатель нашелся! Между прочим, я прекрасно понимаю Боню. Характер у него такой, пообещал – значит, исполнит. Другое дело, что из него это обещание силком вытянули. Не мог же он королю перечить!
– Как же тогда быть? – Тим сел в кровати, закутался одеялом до подбородка. – Тут одно из двух: или отдавать тебя Торсуну, или не отдавать. Как можно еще?
– Думаю, можно. – Нига снова зашелестела своими страницами, что-то бубня вполголоса.
– Жаль, – разочарованно протянул Шут, – а я колдовать настроился. Очень мне интересно колдовство всякое. Чуфы! Чуфы! – Он замахал руками и уронил с коленей книгу. Та ойкнула, упав на пол.
– Размахался! Колдун надувной, с ветром в голове! – зазвенела обиженная Нига. – Немедленно подними меня, слышишь? С должным уважением подними, а то в крысу сейчас превращу. Резиновую, – пригрозила Нига. Все-таки у нее был вздорный характер, порой просто невыносимый. Шут, кряхтя, поднял Нигу и торжественно спрятал ее в сумку, от греха подальше. Из сумки донеслось приглушенное полотенцем завывание – когда у Ниги портилось настроение, она начинала петь странные заунывные песни на незнакомом языке. На колдовском, наверное. К сожалению, музыкального слуха у Ниги не было вовсе, а вот голос был. Громкий и пронзительный.
– Видать, колдует, – с завистью прошептал Шут, – ух как старается! Меня аж мороз по шкуре продирает.
– Скажешь еще, – усмехнулся Тим. – Это она на тебя злится. За то, что ты ее без всякого почтения уронил.
– А как ронять с почтением? – удивился Шут.
– Ну тебя, – Тим упал на подушку, закрыл глаза, – все, я болею. Не кантовать, – и демонстративно захрапел. А потом и правда уснул.
Утреннее солнце разбудило Тима. Он выскочил из кровати, пару раз подпрыгнул на месте и, подбежав к окну, распахнул его: свежий воздух пах росой и цветами. Тимыч засмеялся и вдруг понял, что здоров. Совсем-совсем! Как будто и не болел вчера. Только нестерпимо чесались синяки на груди и спине. Особенно на спине. Тим яростно принялся чесать спину о подоконник, покряхтывая от удовольствия.
