Андрей Ерпылев - Город каменных демонов
При жизни меня звали Отто фон Бисмарком. Вернее, отец хотел, чтобы я стал точной копией этого великого человека. Он много рассказывал о нем, когда освобождал меня, тогда еще безымянного, из каменной глыбы, в которой я был заточен миллионы лет. Порой диву даешься, как он мог разглядеть в камнях столько непохожих друг на друга существ. Но отец был гением…
Помню, как я впервые увидел свет и лицо человека, которого возлюбил сразу и навсегда. Свет и людей я видел и раньше, но тогда я еще не был человеком, и никаких ассоциаций они во мне не будили. Мне просто сделали больно, оторвали, грубо и неосторожно, от того, с чем я составлял единое целое, и швырнули на гору таких же, как я, частей матери-скалы. А потом долго качали в темноте…
Я возненавидел людей еще тогда, даже не зная, что они люди. Тогда они были просто врагами, изуверами, делающими очень больно, и будили одно лишь желание – мстить. Как я радовался и как радовались мои невольные товарищи, когда одно из этих мягких существ придавил обрушившийся штабель глыб! Как оно забавно кричало и дергалось, когда остальные пытались его освободить… А, главное, сколько из него лилось Жизни, заставляющей вспомнить обрывки чего-то древнего, полузабытого…
Отец показался мне поначалу таким же уродливым и отвратительным, как и остальные. Как я мечтал, чтобы он повторил судьбу того – задавленного… И как горько я потом раскаивался в своих мыслях. Мне бы еще тогда почувствовать, что его рука, касающаяся моей оболочки, совсем иная, чем грубые лапы остальных, что, пытливо вглядываясь в меня, он не ищет, где больнее ударить, а пытается разглядеть мою суть.
Это теперь мне кажется, что я был Отто фон Бисмарком всегда, прямо с того момента, как появилась мать-скала и как ОН пролил на нее Благодать…
Да, он сделал мне больно. Да, он причинил боль гораздо большую, чем те, первые. Те были равнодушны и быстры, а он мучил меня долго. О, как ястрадал тогда!.. Как я хотел, чтобы это мучение когда-нибудь прекратилось… Глупец. Я тогда не понимал, что это сладкая боль, родовые муки. Я бы все отдал за то, чтобы снова почувствовать, как яростная боль сменяется лаской и дорогие губы произносят в первый раз мое имя…
Нет, я не перестал ненавидеть людей и после того, как стал Отто фон Бисмарком, утвердился посреди площади и стал день за днем наблюдать за их суетливой жизнью. Никогда я не перестал мечтать о том, что сделаю с ними, если… Но, увы, есть Закон. И я должен ему повиноваться, если не хочу снова стать мертвым камнем.
Но закон не запретит мне…
8
– Не может быть…
Вера, вооружившись сильной лупой, изучала фотографии, демонстрируемые ей Евгением с такой гордостью, словно на всех были запечатлены его родные дети.
– А вы уверены, что все это – снимки одних и тех же статуй?
– Абсолютно. А вот еще взгляните…
Торжествующий искусствовед выложил перед девушкой очередную толстую «колоду» ярких кодаковских фото.
– Эти я сделал уже со штатива, поэтому о случайных смещениях не может идти речи.
Молодые люди сидели в комнате Евгения уже четвертый час, за окном смеркалось, но они, казалось, совсем забыли о времени.
Князев никогда не решился бы рассказать юной журналистке о своих открытиях, если бы она сама, с милой непосредственностью, первой не подняла волнующую ее тему. С разгрома шалаевской банды (тут ученый ничем не смог помочь новой знакомой – сам появился в городе буквально день спустя) разговор сам собой перескочил на зверское убийство кавказцев, потрясшее их обоих, потом – на исследования Евгения…
Повод зайти в гости нашелся сам собой: Вера, естественно, не могла идти до дому босиком, и Женя рыцарским жестом предложил ей свою обувь. Жест, конечно, красивый, но как вы себе представляете изящную молодую женщину в кроссовках сорок шестого размера? Точно так же не представляла себя в них и она. Равно как и повторную прогулку на сильных мужских руках. Но от вызова такси отказаться не могла… А уже в подъезде кавалер, смущаясь и краснея, предложил «в два счета» починить ей туфли… И починил, между прочим.
– И как вы это объясняете?
Молодому ученому оставалось лишь пожать плечами, поскольку никаких разумных объяснений невозможной в принципе активности статуй он представить не мог. Даже бригады монтажников-шутников по зрелом размышлении были признаны им плодом больной фантазии: повторная съемка выявила изменения еще в целом ряде скульптур, среди которых оказалась даже величественная конная статуя командора Вильгельма фон Мюльхейма в полторы натуральных величины! Ладно бы еще сам конь со всадником – хотя и их не каждый кран поднимет – холм из копошащейся под ногами коня нечисти, венчающий постамент, весил больше всей конной композиции! А ведь ноги загадочно «переступившего» скакуна составляли с основанием единое целое. Да и вообще…
– Но должно же быть этому какое-то разумное объяснение? Оживающие статуи… Да это сюжет бульварного романа!
– Хорошо, – решился Евгений и вынул из шкафа нечто, скрытое под свободно спадающим куском ткани. – Смотрите!
«Покрывало» слетело прочь, и перед Верой предстало изваяние какого-то крылатого уродца со скрюченными когтистыми конечностями, опирающегося на кольчатый крысиный хвост. Морда страшилища была обезображена большой выбоиной, но и та часть, что осталась, никак не позволяла признать его писаным красавцем.
– Что это? – девушка с опаской коснулась широко раскинутых перепончатых крыльев, провела пальцем по мускулистому плечу твари… – Похоже на…
– Да, это копия одной из горгулий, изваянной Юргеном фон Виллендорфом, – кивнул искусствовед. – Той самой, что пребывала в нише дома рядом с местом… Ну, там, где… – он окончательно смешался.
– В том самом закутке, в который затолкали убитого кавказца? – пришла ему на выручку Вера. Поведение Жени ей явно импонировало – он совсем не был похож на тех нагловатых москвичей, с которыми она привыкла общаться, вернее, отшивать их, горячо желавших пообщаться. – Но ведь там сейчас ничего нет.
Недаром, видимо, журналистов называют акулами пера – позже, придя в себя, она побывала на месте преступления и все тщательно осмотрела. Конечно, кроме печальных останков «таксистов», которые к тому времени увезли.
– Сейчас нет… – развел руками собеседник. – Но была.
– А где вы взяли это? – спохватилась девушка. – Неужели…
– Да нет, – поспешил разуверить ее Князев. – Это реконструкция по оставшимся фото и аналогичным статуэткам в других местах. Виллендорф частенько повторялся… А возможно, просто искал совершенство. Камень же не глина – вариант не сомнешь и не начнешь сначала, а бросать незавершенные работы он, судя по всему, не любил… Это гипс, раскрашенный под камень, – почему-то смутился он еще больше. – Акварельными красками…
