Казнь Мира. Книга третья (СИ) - Трефилова Майя

— Я потерплю.

Мать хотела коснуться его руки, но задела её лишь кончиками пальцев. Сам Миро стоял, расправив плечи, оттого выглядел непривычно высоким, а рога добавляли роста. Укутанный посланец запрокинул голову, чтобы разглядеть Миро, и шапка сползла, обнажив лысоватую макушку.

— Вот оно как… ну за тобой-то, отверженный, мы присмотрим.

— Это Миро, правнук владыки! — с вызовом в голосе произнесла Намунея.

— О как. Ну-с, вернёмся к нашему вопросу. Что ещё умеет человек?

Фео перечислил человечьи умения, не скупясь упоминать, какие дары от какого народа достались, чтобы доходчивее было. Лысоватый оборотень чесал затылок, поглядывая на упавшую шапку и, видимо, раздумывая, поднять ли её, склонившись перед чужаком, или пусть лежит.

— Вот как эпоха-то сменилась… Алхимик, значит, ещё и погоду гонять можешь, и прыгать далеко… полезен, полезен, — пробормотал оборотень, затем беглым взглядом окинул Миро и Сумаю. — Дозволяю забрать ему Осколок в перо своё и всю беседу держать птичий вид. Не сделаешь, как обещал — найдётся, кому убить тебя быстро.

Его тон сменился на резкий и уверенный, будто два разных оборотня говорили в тот момент. Фео не хотел такой жертвы от Миро. Не желал видеть страдания, но не мог разубедить его, понимая — лучше плана нет. Сумая, прежде зажатая, распрямилась. Она осталась единственным голосом пленников, и мысленно готовила себя к речи. Фео легко разгадал это, как и решимость Намунеи. Отступать некуда.

Из рукава оборотня выпорхнула пестрая птичка и пропала за вратами.

Осколок блеснул серебром, растворяясь в белом оперении, и вот уже крупная полярная сова опустилась на плечо Фео, разминая ткань когтями. Тот поморщился, но быстро вернул лицу спокойное выражение и последовал за шаркающим оборотнем в сарай.

Действительно, это не было дворцом. Под куполом оказался всего один зал. Оборотни растекались по его границе, усаживаясь на циновки или мягкие подушки. Фео и остальным было велено остановиться в центре зала, в золотом кругу, от которого расходились девять лучей. Поначалу Фео подумал, что это солнце — то, чего не было в этой пещере и в чём, несмотря ни на что, оборотни нуждались как всё прочие живые существа, но, присмотревшись к пупырчатым и странно извивающимся лучам, осознал — морская звезда. Он видел их на картинках в учебнике естествознания и припоминал, как учитель с придыханием называл всю подводную живность «божьим чудом» и «победой над Океаном Штормов».

Совиная тяжесть и острота когтей помогали Фео не впасть в уныние. Даже вид разгромленного Каталиса и пленников Даву не печалил так, как это, казалось бы, благополучное общество, где все ходят в серебре и жемчугах, но не знают о людях, а некоторые, возможно, и о солнце и небе, о собственной покровительнице Афелиэ. По лицам Фео угадывал, что собравшимся давно за многие сотни лет, а Намунея самая молодая из тех, кого они считают соплеменником. Все озираются на диковинку, изучают, как он когда-то изучал рисунок морской звезды.

Правитель занимал широкое ложе и тоже осматривал Фео, подперев щёку кулаком. В дорогой шубе поверх расшитого золотом халата правитель походил на гору, и впечатления добавлял и заметный жирок. Видимо, лишь государь питался вдоволь, не ограничивая себя никакими рамками. Фео старался не думать о судье Люците. Лицо у правителя было умиротворённое, будто он только что поспал и ничего на свете его не волновало, даже появление человека и правнуков-отверженных от проклятого Хоуфры.

Оборотень-провожатый, взяв подобранную шапку от стражи, сел у ложи правителя и втянул шею так, что стал походить на шар. Ни слова он не сказал государю, и тут Фео догадался: птичка-из-рукава уже обо всём доложила.

— Приветствую тебя, Феонгост-человек из царства людей, и вас, дети Наму, хотя я не рад вашему приходу и не ждал вас. Я Ирчинай, градоначальник и правитель Чаши Жемчугов, а вокруг — мои верные помощники. Тысячу лет мы храним наши святые порядки и теперь по праву хотим знать, посмели ли вы заявиться, чтобы разрушить нашу жизнь?

«Хорошее начало», — подумал Фео, но не нашелся с ответом. Вперёд вышла Намунея. Руки она уперла в бока, грудь выпятила колесом. Хотя ей было много лет, она походила на подростка, который сейчас будет поучать отца и одновременно — Фео странно было это признавать — на Афелиэ. Та такая же маленькая, хрупкая, а правит небесами и никогда будто бы не отступает.

— Государь мой Ирчинай, ваша прислужница Наму нарушила клятву, но не для того, чтобы усомниться в ваших порядках, но ради предупреждения: грядёт великая беда. Океан Штормов пришёл в движение, твари его добрались до берегов Нанрога и даже поднимаются вверх по рекам. Аватар, прежде наш могучий покровитель, предал Живущих и примкнул к демонам, чтобы погасить на Земле свет Неру.

Зал загудел, но Ирчинай поднял перламутровый оберег, висящий на его шее, и все разом стихли.

— Откуда же такие смелые выводы? Ты позволила себе отречься от собственных клятв и предать тех, кто спас тебя от гибели тогда и готов слушать сейчас. Я поверю в Океан Штормов, пару чудовищ из нездешних мы изловили, но Аватар… зачем ему гасить свет Неру, если сам он без этого света станет простым эльфом? И не говори, что это он пригнал чёрную воду, такого быть не может. Океан — злейший враг Аватара.

«Если сказать им, что Индига призвал Океан, они никогда не поднимутся на поверхность», — воспоминание о том, что произошло на приёме у императора драконов, было слишком свежо, да и разум требовал молчания. Пока Фео мучительно отыскивал нужные слова, отвечать продолжила Намунея:

— Ваше величество, Аватар предал законы Неру и теперь отчаянно хочет спасти свою жизнь, для того заключил союз с демонами. Его новые слуги похищали оборотней, в том числе моих детей и ваших соплеменников. Последние мертвы, не пережили плена.

— Никто из Чаши не пострадал, — парировал Ирчинай, — если захватили кого, то безмолвных, неразумных. А твои дети не из нашего племени, ты сама отдала их отверженным. За кого-то мы должны мстить, Наму? Если кто заслуживает наказание, так только ты, отступница.

Она склонила голову.

— Я готова принять любую кару, если это спасёт Живущих. Я бывала во всех обитаемых морях и на земле. Безмолвные, как назвал их мой господин, вскоре на самом деле станут такими, их поглотит Скверна. Никто не выстоит в одиночку. Так же, как две тысячи лет назад.

— Под началом Хоуфры, твоего царя, из-за которого все оборотни прокляты? От которого ты сама убежала в море, а детей спрятала под горой?

Оборотни согласно закивали, чем стали походить на болванчиков с пружинящими головами. Фео сжал кулаки, готовясь вступить, но всё ещё не был уверен, что подобрал ключ к разжиревшему сердцу. Если пришёл сюда как возродившийся Аймери, то и начинать нужно с этого, но без Осколка…

— Хоуфра привёл помощь и спас пленников. Он вернулся, чтобы защитить Нанрог.

По виду молчаливых оборотней Фео понял, что они обескуражены. Видимо, ожидали, что изгнание будет пожизненным, и уж добровольно Хоуфра не явится. А он явился.

Правитель прищурился и выправился, сев, как подобает, а слуга его выглянул из мехового шара.

— Всё повторяется, Наму, всё. Кто на земле остался — жить не умеет. В их душах нет порядка. Мы ушли, когда поняли это. Земное нас не касается, и другие оборотни нам не братья. Уже две тысячи лет назад они ненавидели друг друга и только Саландига встал против ненависти, за что его убили. Сколько раз мы пытались выйти — всегда проливалась кровь.

— Позвольте, ваше величество, — наконец влез Фео, — всегда есть те, кто готов отринуть даже безусловное благо. Убийцы Саландиги отреклись от своих племён и не представляли их волю, а сам Саландига позвал вас, чтобы вместе решить судьбу оборотней.

На него уставились собравшиеся, даже Сумая, а Миро начал мять острыми когтями плечо. Фео скривился, но вытерпел, возбуждение перекрывало боль. Намунея так и стояла руки в боки, не обернувшись, а правитель перевёл взгляд на человека. Молчание растянулось на полминуты, и за это время Фео надеялся, что Ирчинай узнаёт в нём бывшего перводемона, как узнавали заставшие древний ужас. Важно, чтобы не только голос владыки Времени был услышан, но нечто большее, непередаваемое словами и знаками. Действительно, лицо правителя потихоньку менялось с надменного на задумчивое, затем на скорбное.