Вероника Иванова - Отражения (Трилогия)
Исцелять? Пока я только раню его всё сильнее и сильнее. «Становиться частью...» Отрицая себя, конечно же. Согласен, работёнка не из завидных. И не из прибыльных, иначе Тилирит боролась бы за барыш в этом деле...
Фрэлл! Так вот почему мир был согласен умереть! Он просто принял МОЮ ИГРУ. Не критикуя правила и не прося снисхождения. Он готов был следовать за мной. За Порог... И я чуть было не бросил доверившегося мне ребёнка в пасть Пустоты. Простит ли он меня? Я бы не простил.
Постойте-ка! Если мне под силу исправлять свои ошибки описанным тётушкой образом, не значит ли это, что я вынужден буду копаться в чужих оплошностях? Ой-ой-ой. Да на это и целой жизни не хватит!
— Получается, я не смогу...
Тилирит победно щурится:
— Принадлежать самому себе? Ни минуты. Ни вдоха. Потому что Вас нет. Есть лишь сплетение Нитей, готовое принять нужный узор, а потом снова вернуться в изначальный хаос.
— Но почему — я? — почти кричу.
— Мы хотели принести миру благо, но едва не ввергли его в ужас Разрушения. И те, кто стоит НАД миром, решили внести свою лепту в нашу ошибку. Создав таких, как вы.
— Но раньше... Были же другие! Почему же они не занялись...
— Делом? Потому что только тот, кто откажется от Забвения, примет Память и подарит Надежду, может стать другом целому миру.
Тёмно-рыжий локон выбился из причёски, и тётушка небрежным движением заправила его обратно. На целых два вдоха. А потом он вновь вырвался на свободу. Тилирит вздохнула, покачала головой, но решила не предпринимать новых попыток вернуть беглеца в плен заколок.
— И что теперь?
— Об этом нужно спросить Вас. Что касается меня, я собираюсь позавтракать. И Вам советую последовать моему примеру.
Завтрак? Хорошая мысль. А в случае чего можно и отлынивать от работы. Например...
— И поверьте, юноша: сказаться больным Вам не удастся.
С минуту я смотрел в зелень тётушкиных глаз, а потом не выдержал и выпалил-таки то, что думал:
— Стерва.
Она усмехнулась, отвела взгляд, довольно смежая веки. Подошла к двери, постояла на пороге, потом чуть повернула голову и промурлыкала через плечо:
— Я всего лишь сестра твоей матери. Настоящей стервой была и остаётся она. И ты знаешь это лучше всех на свете.
Тилирит направилась на кухню, откуда уже раздавался весёлый перезвон столовых приборов, а мне вдруг вспомнилась последняя фраза из отцовского дневника.
«Она Ушла».
Да, Ушла. Но история на этом не закончилась, а значит, запись должна быть продолжена. И я даже знаю, какими словами.
«Она Ушла. Чтобы Вернуться и Вернуть.»
Но что вернулось помимо надежды? Своевольное орудие уничтожения? А кто сказал, что это — благо для всех?
Выхожу в коридор, раздумывая: присоединиться к завтракающим или дождаться, пока кухня опустеет.
Дзынь! Шлёп! Крак!
Что-то упало? Но я ещё не приблизился на расстояние, достаточное, чтобы заняться любимым делом. Стало быть, кто-то другой успешно замещает меня на посту домашнего «разрушителя».
— Драгоценный кузен! Если бы я знала, насколько ты неуклюж, навек закрыла бы тебе доступ в Дом!
Это Магрит. Действительно, разозлённая. Что же такого ухитрился натворить Ксо?
— Драгоценная...
— Это была моя любимая ваза!
Ах вот, в чём дело. Жуткое творение неизвестного, но очень древнего гончара, занимавшее почётное место посредине одного из кухонных подоконников, наконец-то, почило с миром. Слава богам! Сам вечно за него цеплялся.
— А мне она никогда не нравилась, — меланхоличное замечание со стороны Тилирит. — К тому же...
— В чём ещё провинились несчастные черепки? — Похоже, сестра всерьёз расстроена.
— Сие произведение больного на голову Мастера загораживало вид из окна. А вид, надо признать, чудесный. Представляю, как мило будут смотреться клумбы, когда снежный покров сменится цветами!
Любопытный подход к оценке события. Ваза не позволяла рассмотреть пару клумб за окном? Не думаю, что это достаточный повод для смертного приговора. А впрочем...
— Значит, ты довольна?
— Скажем так: я не вижу в случившемся трагедии. Каждой вещи отмерен свой срок существования, по истечении которого наступает время разрушения. Конечно, некоторые всеми силами стараются избежать превращения в прах, но даже земля становится плодороднее, впитав пепел старой травы.
Плодороднее... Пепел... Каждой вещи отмерен срок...
Почему мне кажется, что последняя реплика тётушки предназначена не столько для Магрит, сколько для меня?
Вещи стареют. Тела дряхлеют. Души теряют вкус к жизни. Рано или поздно существование чего бы то ни было подходит к концу. К Порогу. Но кто сказал, что за ним не простирается новый коридор?
Воистину, Разрушение и Созидание — стороны одной монеты.
«Разумеется... Но хорошо бы ещё знать, в чьём кошельке она лежит и за что будет уплачена...» — ненавязчиво напоминает Мантия.
В чьём кошельке? Интересный вопрос.
«А сколько их ещё, таких вопросов...» — вздох, но не усталый, а, скорее, предвкушающий. Что? Новые труды, конечно же.
Мне не дано быть Творцом? Очень жаль. Но если взглянуть с другого ракурса... Чтобы построить дом, нужно сначала расчистить место для него. А кто справится с таким делом лучше меня? То-то!
Ты был прав, старый гройг. Некоторые Пути мы чертим назло себе. Но то, что начертано, можно стереть, а уж в этом ремесле я могу преуспеть, как никто другой. Только бы научиться вовремя останавливаться...
Вовремя... Это так сложно! Но я научусь. Обязательно. А пока... Пока у меня слишком много дел. Личных. И нужно поскорее с ними разбираться, потому что...
Потому что меня ждёт мир.
Мир, подаривший мне Право Играть. С ним. В паре. На одной стороне. И неважно, против кого, ведь Права Выигрывать можно добиться, только вступив в Игру.
Я буду играть с тобой, обещаю. Вот только закончу отложенные партии...
Ты ведь согласен чуть-чуть подождать? Согласен?
На краешке стены, примерно посередине пролёта, разделяющего (или соединяющего — тут уж как посмотреть) две стройные башенки, виднеется маленькая хрупкая фигурка. Снизу её можно было бы принять за странный выступ каменной кладки, но если бы кто-нибудь взлетел повыше... Впрочем, в хрустально-голубом небе нет никого и ничего, кроме солнца, лениво и самоотверженно начинающего свой извечный путь от рассвета до заката. Так вот, если бы кто-нибудь взлетел над Домом, он бы очень удивился.
На краю стены сидит девочка. Тоненькая, воздушная, невесомая. В платье не по фигуре. Сидит, болтает свешивающимися вниз ногами и напевает, не заботясь ни о попадании в такт, ни о красоте голоса. Она поёт исключительно для себя. Ну и, может быть, для того, кто когда-то и сочинил эти строки.
