Эйв Дэвидсон - Феникс и зеркало
Верховный жрец Кибелы заслонил глаза ладонями, будто бы хотел скрыть все эти картины от своего взора.
— Но почему? — закричал он. — Почему, почему?
— Почему? А только так и возможно управлять Империей, Сильван. Империя не допустит, чтобы в ее владениях распоряжался кто-то другой, — и неважно, хорошо он там, у себя, правит или нет.
— Нет! — закричал Сильван, встал и, спотыкаясь, падая, на четвереньках пополз в сторону Вергилия, протестуя, бормоча, что не имел в виду ничего подобного, что это не так… Почему же Рим хочет сделать ему плохо? Именно потому он боится Рима, но отчего же Рим его ненавидит и желает принести ему вред? Он подобрался, стеная и вздыхая, к самому краю постели и замер, ожидая ответа.
А Вергилий вместо того задал ему вопрос:
— Зачем ты заколдовал царя Пафоса?
Евнух застыл, глаза смотрели вопрошающе, рот мучительно пытался что-то произнести.
— Зачем, Сильван?
Сильван забормотал что-то о том, что надо было сломить сопротивление царя…
— Сопротивление? Но сопротивление чему? С какой стати? Ты что же, думаешь, Рим проявит сочувствие к тому, что он вознамерился теперь совершить? Что?! Рим, город и Империя сыновей Волчицы?! И Рим снесет, чтобы его союзные цари пожирали собственных детей, убитых собственными же руками ради того, чтобы обрести волчью шкуру на веки вечные? Что это, как не богохульство? Нет, во имя волчицы, вскормившей Рема, во имя волчицы, вскормившей Ромула, не бывать этому!
Евнух залопотал что-то о Зевсе-Волке, но был прерван. Вергилий извлек на свет имперские бумаги, укрытые малиновым шелком, с имперской монограммой, извлек документы, писанные блестящей черной тушью, тушью пурпурной и багряной, документы с печатями на каждом листе и печатями, привязанными к краю листа, — любая из страниц несла на себе герб Великого Императорского Дома с изображением волка и орла.
— Вот, Сильван, государственные бумаги. Видишь эти буквы?! Август Цезарь самолично. Прочти их, если желаешь, и прими сказанное в них как приказ. Именем Рима, всей имперской мощью, предоставленными мне этими бумагами, я беру царский и священный Дом Пафоса под свое покровительство. А это покровительство, Сильван, — покровительство Рима.
Гермафродиты кланялись в пояс, целовали его колени и ступни… Что именно они узнали о произошедшем, Вергилию было неведомо, однако несомненно, что известно им было достаточно. С царем же было еще сложнее, и он с очевидностью понял, что ранее с ним произошла какая-то ужасная вещь и могло стать еще хуже, а теперь все плохое позади, и помог ему в этом каким-то неведомым способом заморский гость.
— Моя голова совершенно прояснилась, — сказал он, несколько удивленный таким оборотом дела, но, без сомнения, счастливый. — Мои верные слуги, он обвел рукой стоявших чуть поодаль гермафродитов, — рассказали мне, что для твоей белой магии требуется медная руда. Зачем она тебе, я не знаю, однако же приказал доставить тебе сотню груженных рудой двуколок.
— Премного благодарен Вашему величеству, но мне довольно и того количества руды, которым можно заполнить обыкновенный кубок.
Царь на миг задумался. Затем вполне рассудительно, хотя и слегка дурашливо, произнес:
— Но, маг, если ты возьмешь больше, то у тебя будут запасы, и когда в другой раз тебе потребуется руда, то не придется пускаться в столь дальний путь?
Вергилий от неожиданности сморгнул. Он настолько погрузился в раздумья об изготовлении зерцала, что мысль о том, что когда-либо, уже при иных, не столь драматических обстоятельствах, он может и повторить эту работу, просто не приходила ему в голову. Вряд ли, конечно… Хотя… ничего невозможного в этом не было. Он поблагодарил царя за разумный совет и согласился принять столько руды, сколько сможет увезти на себе быстрый мул, не замедляя при этом своего хода.
Что до мула, то тот обернулся быстро — рудник, как оказалось, находился совсем неподалеку. Теперь, когда обстоятельства переменились, Вергилий обнаружил, что все вокруг просто-таки горят желанием обсудить с ним все, что связано с медью: как ее измельчать, транспортировать, как обрабатывать. Очевидно, без Высочайшего позволения эта тема была просто-напросто запретной.
Обедал он в атриуме царя: филе перепелов, тушенные в виноградных листьях кусочки телятины, приправленные орешками, травами и молодым луком. Пряное вино было смешано с родниковой водой, в нем были вымочены сушеные финики, и все это еще раз, в закрытом сосуде, было снова подогрето и только потом разлито по бокалам. Кругозор царя не был слишком широк, не был он и человеком слишком глубоким, однако же обладал врожденным любопытством, кроме того, приятно было видеть его в добром здравии и мягком расположении духа. Время от времени он подзывал к столу сына и передавал ему собственными руками самые лакомые кусочки.
Во время неторопливой беседы гость проявил интерес к местным достопримечательностям, в частности — к небольшой горушке по дороге в Ларнак; Вергилий и сам не понял, почему это вдруг его заинтересовало. А потом, столь же неожиданно для себя, он осведомился:
— Но тут есть еще одна гора, не та, что по дороге в Ларнак, а по дороге в Циринею, там у подножия воздвигнута арка на трех опорах. Что это такое?
Ответ же оказался кратким, интригующим и загадочным.
— Иногда этому месту оказывает почести Феникс, — сказал великий царь Кипра. Но тут, увы, прибыла медная, руда, помещенная в резные ларцы из оливкового дерева, и разговор более не возобновился.
К Байле был отправлен посыльный, и гунн не заставил себя ждать. Он с наслаждением нежился в ванне «Золотого Приюта», в полном восхищении и блаженстве постанывая, когда служанки терли ему пятки благоухающей пемзой. Несомненно, паломником он оказался истовым, так что уже не слишком возражал против немедленного отплытия. Теперь недоставало только одного человека, однако на корабле ответили, что капитана Ан-тона там нет. Где же он? Возможно, что на той самой горе, о которой Вергилий осведомился у царя… В прошлую ночь, по дороге к Сильвану, Вергилий видел там горящий огонь и слышал крики экстаза, а наутро ему почудилось, что видит Ан-тона, идущего по направлению к городу… но расстояние между ними было слишком велико, да еще и дым от затухшего огня застилал глаза… Словом, в том, что это действительно был Огненный Человек, Вергилий до конца уверен не был. И вряд ли ему удастся когда-либо восстановить истину.
Но едва только Вергилий, вновь ощутив мучительную, сосущую боль утраты, принялся в нетерпении расхаживать по мозаичному полу, как Эбберд Сапфир появился на пороге. Теперь он выглядел спокойным и безмятежным, являя вполне зримый контраст себе вчерашнему.
