Говард Уолдроп - Дикие карты
После этого неудачного начала феромоны Дэвида начали наполнять помещение, и, хотя ему не удалось заставить их водить хоровод и петь «Хава Нагила»,[44] они все же великодушно согласились отозвать повестки, отменить слушание, издать резолюцию, в которой «Тузы» признавались патриотами, послать мистеру Холмсу письмо с извинениями за свое поведение, снять обвинения в неуважении к Конгрессу, предъявленные «голливудской десятке», и, вообще, на протяжении нескольких часов выставляли себя совершенными идиотами прямо перед камерами. Джон Рэнкин звал Дэвида «еврейским дружочком Америки», что в его устах было равноценно самой высокой похвале. Из зала Дэвид вышел пританцовывая и ухмыляясь от уха до уха, и мы принялись хлопать его по спине, а потом отправились обратно в «Стетлер» праздновать.
В ход пошла уже третья бутылка шампанского, когда коридорный открыл дверь и помощники конгрессменов вручили нам повестки. Мы включили радио и услышали голос председателя Джона Вуда, который в своем выступлении рассказывал о том, как Дэвид пустил в ход «мысленный контроль того же типа, который применяют в институте имени Павлова в коммунистической России», и что эта вероломная атака будет во что бы то ни стало расследована.
Я уселся на кровать и уставился на пузырьки, поднимающиеся со дна бокала с шампанским.
Холодные пальцы страха снова сжали мое горло.
На следующее утро вызвали Блайз. Руки у нее дрожали. Дэвида прогнали охранники в противогазах. Перед зданием стояли грузовики с эмблемами химических войск. Впоследствии мне стало известно, что, если бы мы попытались прорваться наружу, против нас использовали бы фосген.
В зале заседаний сооружали стеклянную кабинку. Дэвиду предстояло давать показания в изоляции — через микрофон. Пульт управления микрофоном находился в руках Джона Вуда.
По-видимому, КРААД пребывал в таком же потрясенном состоянии, как и мы, потому что допрос вышел несколько скомканным. Блайз задавали вопросы о Китае, а поскольку она сопровождала нас туда в качестве научного консультанта, то о политических решениях не имела ни малейшего понятия. Тогда они принялись расспрашивать ее о характере ее способностей: как именно она впитывала чужие сознания и что с ними делала. Все было довольно вежливо. Ведь Генри ван Ренссэйлер все еще оставался конгрессменом, и профессиональная этика не позволяла им предположить, что жена управляла его разумом вместо него.
Они отпустили Блайз и вызвали Тахиона. Он был одет в персикового цвета пальто и ботфорты с кистями. Все это время он игнорировал советы своего адвоката — в зал он вошел с видом аристократа, которому против воли приходится рассеивать заблуждения черни.
Он перехитрил самого себя, и Комитет разнес его в пух и прах. Его объявили незаконным иммигрантом, после этого прошлись по нему за то, что он выпустил вирус дикой карты, и в довершение всего потребовали от него называть имена всех тузов, которых он лечил, — на тот случай, если кто-нибудь из них вдруг окажется коварным лазутчиком, оказывающим подрывное влияние на американские умы по приказу Джо Сталина. Тахион отказался.
Его выдворили из страны.
На следующий день перед Комитетом снова предстал Герштейн — на этот раз в сопровождении морских пехотинцев, упакованных в костюмы противохимической защиты. Едва только он очутился в стеклянной кабинке, как они набросились на него — точно так же, как несколькими днями раньше на мистера Холмса. Джон Вуд зажал кнопку микрофона и ни разу не дал ему слова, даже тогда, когда Рэнкин назвал его грязным жидом — и это при свидетелях! Когда ему в конце концов было позволено высказаться, Дэвид объявил комитет шайкой нацистов. Мистер Вуд расценил это как неуважение к Конгрессу.
К концу заседания перед Дэвидом тоже замаячил призрак тюрьмы.
Комитет объявил перерыв на выходные. Нам с Эрлом предстояло предстать перед комитетом в следующий понедельник.
Весь вечер пятницы мы просидели в номере мистера Холмса, слушая радио и убеждаясь, что дела обстоят хуже некуда. Американский легион устраивал демонстрации в поддержку Комитета по всей стране. Людям, обладавшим способностями тузов, приходили повестки — обезображенных джокеров не вызвали, поскольку они могли оскорбить эстетические чувства американцев. Мой агент оставил мне сообщение, в котором говорилось, что «Крайслер» требует вернуть им машину и что ребята из «Честерфильда» тоже звонили и были не на шутку встревожены.
Я в одиночку выхлебал бутылку виски. Блайз с Тахионом были где-то в бегах. Дэвид с мистером Холмсом превратились в равнодушных зомби — сидели в уголочке с запавшими глазами, обращенными внутрь себя, устремленными на их собственную агонию. Никто из нас не знал, что сказать, кроме Эрла.
— Я буду апеллировать к Первой поправке, чтоб им всем пусто было, — сообщил он. — Если меня соберутся посадить, я улечу в Швейцарию.
Я уткнулся в свой стакан.
— Но я-то не умею летать, Эрл.
— Еще как можешь, деревенский мальчик! Ты сам мне об этом говорил.
— Я не умею летать, черт тебя дери! Отвяжись от меня.
Я больше не мог этого выносить, поэтому захватил еще одну бутылку и отправился в постель. Ким хотелось поговорить, и я просто повернулся к ней спиной и притворился, что сплю.
— Да, мистер Майер.
— Джек? Это ужасно, Джек, просто ужасно.
— Да, ужасно. Эти мерзавцы, мистер Майер, они намерены уничтожить нас.
— Просто делай то, что скажет адвокат, Джек. И все будет в порядке. Прояви мужество.
— Мужество? — Я засмеялся. — Мужество?
— Так надо, Джек. Ты же герой. Они не тронут тебя. Просто расскажи им все, что знаешь, и Америка будет любить тебя за это.
— Вы хотите, чтобы я стал крысой?
— Джек, Джек. К чему такие слова? Я хочу, чтобы ты поступил как патриот. Поступил честно. Я хочу, чтобы ты был героем. И хочу, чтобы ты знал: в «Метро» всегда найдется место для героя.
— И сколько человек купят билеты, чтобы посмотреть на крысу, а, мистер Майер? Сколько?
— Передай трубку адвокату, Джек. Я хочу поговорить с ним. Будь хорошим мальчиком, делай, как он скажет.
— Черта с два!
— Джек. Ну что мне с тобой делать? Дай мне поговорить с адвокатом.
Эрл парил в воздухе у меня за окном. Капли дождя поблескивали на очках, надетых поверх шлема. Ким метнула на него убийственный взгляд и выскочила из комнаты. Я выбрался из постели, подошел к окну и открыл его. Он влетел внутрь, сбросил ботинки прямо на ковер и закурил.
— Неважно выглядишь, Джек.
— Да я вчера выпил лишнего, Эрл.
Он вытащил из кармана сложенную в несколько раз «Вашингтон стар».
