Сергей Малицкий - Печать льда
– Ты хочешь длинного разговора? – рассмеялся вельт. – И ты получишь его! Нельзя вымерять шаги, не зная, куда идешь. Я и сам хотел бы кое в чем разобраться, но давай поговорим на свежую голову. Надо передохнуть, вечер еще только близится, но нас ждет раннее утро. И для начала подскажи мне, где Хаклик покупал хлеб?
– В лавке у Пурса, – откликнулся Рин. – У него самый вкусный хлеб, над входом в его пекарню висит вырезанный из дерева и раскрашенный золотом крендель.
– Я этот крендель помню, – улыбнулся Орлик, – потому что всякий раз, как захожу к этому пекарю, стучусь о его украшение головой. Эта пекарня как раз по дороге к моему логову. Заглянем к нему и спросим, как ему показался Хаклик? А что, если он приходил к пекарю не один? И не забывай: главным для нас пока является поиск твоего опекуна. Уже хотя бы потому, что Совет магистров должен состояться на два дня раньше, чем твой поединок с Фейром Гальдом!
Пекарня Пурса ничем не отличалась от прочих пекарен, разве только яркостью деревянного кренделя да большим количеством покупателей, которые, впрочем, иссякали к полудню, а к вечеру и вовсе становились случайными гостями. Поэтому пекаря за стойкой не оказалось, да и все его многочисленное семейство, похоже, было занято чем-то в глубине дома.
Рин несколько раз окликнул хозяина, пока откуда-то со двора не донеслось недовольно: «Сейчас выйду, есть терпение там или нет? Иду уже». Вслед за тем во дворе простучали чьи-то легкие шаги, затем заскрипела и хлопнула дверь, и в лавке появился хозяин. Теперь он ковылял медленно, словно только что опрокинул кувшинчик крепкого вина, и держал перед глазами растопыренную пятерню, будто кто-то соскреб с нее засохшую муку и по открывшимся линиям предсказал румяному мастеру долгую и счастливую жизнь.
– Вот ведь, – Пурс удивленно поднял брови, еще раз посмотрел на раскоряченную ладонь и вытаращил на Рина глаза со странно расширенными зрачками, – то «обними меня, дядя Пурс», то…
На середине фразы пекарь осекся, пытаясь подобрать побежавшую изо рта зеленую пену, остекленел глазами, повалился на липкую от медовых палочек стойку и занялся холодным поганым пламенем.
Глава 11
МЕЧИ
Разговора в этот день не получилось. Происшествие с пекарем проняло даже неунывающего вельта, надолго стерев с его широкого лица улыбку. Орлик размеренно шагал по узким улицам Среднего города, порой одновременно задевая плечами фасады противоположных домов. Олфейн брел следом, уже не удивляясь пустоте, которая поселилась и в груди, и в голове.
Знакомые улицы казались Рину чужими, и узкая полоса бледного неба над головой вдруг стала чужой, и завывание ветра в кровлях, и холод, который числил драный плащ Хаклика в старых знакомцах. Рин шел следом за великаном, стискивая рукоять нового меча, и, почти не думая о том, что делает, пытался забыть произошедшее в последние дни. В какой-то момент он начал представлять, что и в самом деле сжимает в кулаке некий диковинный румпель и не идет по улицам Среднего города, а плывет на крутобокой ладье, если, конечно, сказки Камрета о морских путешествиях хоть что-то означали в действительности.
Вельт хмуро сопел какой-то мотивчик и озабоченно цокал языком, рассматривая на ходу только что не обугленные ножны, которые теперь постукивали ему по бедру. На повороте кривой улицы, которая испокон века так и называлась – Кривая, буркнул через плечо совсем уже мрачно:
– Всегда был уверен, что превозносимая жителями Айса на самом деле проклята Единым или уж точно забыта им и брошена на произвол судьбы. Вот и теперь чувствую то же самое. Словно по ущелью идем. Везде в Айсе дома стоят близко, разве что Медная улица шире прочих. Уходишь в Погань, словно навстречу погибели движешься, возвращаешься в Айсу, как в конуру забиваешься. Вместо неба над головой – полоска застиранного холста! И часто даже ее нет! А мне небо нужно! Небо! И море!..
– Я никогда не покидал города, – ответил Рин. – Хотя мальчишкой раза три ходил с отцом до дальней заставы. Лошадей видел. А Хаклик всегда говорил, что люди брошены Единым на произвол судьбы. И еще он говорил, что произвол судьбы – страшная штука, но произвол Единого был бы еще страшнее.
Орлик покосился на окончательно помрачневшего спутника и с досадой повел плечами, отчего упрятанный в чехол топор и пика стукнули друг о друга.
Так, кивая редким встречным, словно знал по имени каждого жителя этой части города, вельт довел подопечного до угрюмой Птичьей башни, птиц на которой на памяти Рина никогда не бывало.
Восьмигранное сооружение завершало каменной тушей северо-восточный кусок главной городской стены, что отгораживала от Среднего города Каменную слободу. Сразу за башней городской холм обрывался в Холодное ущелье, на противоположной стороне которого высилась стена Темного двора, а на дне струилась потерявшая после Мертвой ямы Водяной башни силы Иска.
От башни именовалась Птичьей и улица, что теснилась между высоким парапетом, ограждающим реку, и сплошным, без единого прохода рядом мрачных домов, и вела к храмовой площади. Ни одной лавки не было на Птичьей улице, в окнах вместо стекол подрагивали на осеннем ветру пленки, сшитые из рыбьих пузырей. В этой части Айсы жили горожане, погрузившиеся в нищету. Даже жители ремесленных кварталов за Иской и семьи рядовых стражников из Нижнего города числили обитателей Птичьей улицы среди неудачников.
И то сказать, подвалы и штольни бедных домов были заперты на тяжелые замки, потому что давно уже принадлежали вместе с растущими там кристаллами городской знати. А единственным занятием для обитателей верхних этажей, которое позволяло хоть как-то свести концы с концами, оставались походы в Погань. Да не на охоту, а за рудой, горным стеклом для мастеровых слобод, черепками и прочим мусором, за который в Темном дворе отсыпали чешуйки меди. Чаще же всего несчастные зарабатывали медяки толканием тележек в Погань и обратно, на которые грузили добычу их чуть более удачливые земляки. Наверное, только дети несчастных не чувствовали себя обделенными и носились по полосе запустения и бедности не менее весело, чем в других частях города.
Еще издали завидев вельта, целая орава оборвышей с криками и визгом бросились к нему навстречу, и только тут Рин понял, что за мешок запихнул в суму Орлик в харчевне. Вельт распустил шнуровку и начал рассыпать в протянутые ладони поджаренные с медом хлебные палочки. Большая их часть тут же оказывалась за чумазыми щеками, что-то запихивалось за пазуху, но руки все тянулись, и Рин уверился, что даже упавшая на камень крошка будет немедленно поднята и съедена.
– Что замер? – оглянулся вконец погрустневший Орлик, когда орава с таким же визгом и криком рассеялась по улице, дабы предаться поглощению сладостей. – Пришли мы уже.
