Олег Бубела - Герой (СИ)
Рехош думал быстро, поэтому пока я еще размышлял над первым вариантом, надел на свое лицо маску дружелюбия и сразу перешел ко второму.
— Дети мои! — закричал он, подняв вверх руки. — Мы с вами только что стали свидетелем чуда! Единый отметил своим личным благословением одного из присутствующих на празднике. Им стал принц Алекс, чей дух оказался настолько чистым и светлым, что удостоился милости творца! Возрадуемся же, дети мои, ибо подобного в Мардинане не случалось уже несколько сотен лет!
Святой отец сделал театральную паузу, и толпа разразилась приветственными криками, среди которых можно было разобрать и «Слава Алексу!», и «Хвала герою!», и «Спартак — чемпион!» (последнее, если сильно постараться). Я в этот момент только подумал, что Рехош сделал правильный выбор. Так будет лучше для церкви, и гораздо безопаснее для меня. Теперь, даже если слухи о моем цвете достигнут ушей церковников, открыто они никогда возмущаться не будут. Самим дороже выйдет, ведь Единый-то меня лично благословил, а значит, народ их попросту не поймет.
Рехош спустился с подиума, подошел ко мне и под руки потащил наверх, на всеобщее обозрение. Если бы я не видел его лица в тот момент, когда опустошил алтарь, если бы не был эмпатом, то вполне мог бы подумать, что святой отец находится в глубочайшем экстазе от лицезрения чуда. Но сейчас в его эмоциях преобладали злость и растерянность, которые говорили только о великолепном актерском мастерстве церковника.
Затащив меня на подиум, Рехош отступил на несколько шагов, давая всем возможность на меня полюбоваться. Я нацепил на лицо скромную улыбку и раскланивался во все стороны, как китайский болванчик, слыша радостные крики, сливавшиеся в единый гул. Знатные особы, стоявшие в первых рядах, хлопали в ладоши и вполне искренне мне улыбались, а люди попроще выражали эмоции более бурно. Они разве что не скандировали хором «А-лекс!! А-лекс!!», а так все признаки фанатичного поклонения уже были, что называется, на лице.
Дождавшись, пока толпа немного угомонится, Рехош вновь поднял руки, призывая всех к тишине. А я посмотрел на его позу и подумал, что весьма символично, что этот жест, являющийся в религии Единого чем-то вроде обращения к создателю, расценивается у альтаров, как вызов до смерти. Интересно откуда это вообще возникло у горцев? Бытовало в народе во все времена, или же появилось только после поражения в Великой войне?
— Дети мои! — дождавшись, когда крики утихнут, вновь воскликнул Рехош. — Это чудо, которое произошло на ваших глазах, свидетельствует о том, что Единый не отвернулся от нас. Он по-прежнему любит своих детей и заботится о них. И таким способом он показывает, что среди нас есть еще достойные, которые в будущем могут быть причислены к святым за свои праведные поступки. Он говорит нам: берите с них пример, старайтесь походить на них в мыслях и делах, не позволяйте себе оставаться в стороне…
Святой отец продолжал говорить, буквально захлебываясь от восторга, а я стоял и думал о том, что любое событие церковники могут повернуть в свою пользу. Именно за это я никогда их не любил. Насквозь пропитанные лицемерием, виртуозные рассказчики, прекрасные слушатели, они всегда вызывали у меня отвращение тем, что могли любой факт извратить до неузнаваемости и заставить тебя поверить в то, что черное — это белое. Хотя, я не утверждаю, что они поголовно все такие, подобные этому Рехошу, который сейчас вновь успокоился и продолжил вещать в своей излюбленной манере — неторопливо, размеренно, гипнотически. Может, это мне всегда попадались такие, а где-то далеко существуют священники праведные, честные, готовые отдать жизнь за других. Свою жизнь, разумеется, так как тех, кто готов жертвовать чужими — пруд пруди!
Когда святой отец вновь перешел к проповеди, я краем уха стал прислушиваться к его речи и пытался вникнуть в смысл. Вот только его там почти не было! Рехош раз за разом повторял практически одно и то же, только другими словами, игрался предложениями, сплетая искусное кружево, употреблял несколько раз одни и те же словосочетания. В какой-то момент я поймал себя на мысли, что начинаю засыпать. Мне так хотелось опуститься на этот помост, привалиться к алтарю и захрапеть под этот непрекращающийся бубнеж. Вот только я огромным усилием воли стряхнул с себя сонную одурь и внимательно оглядел толпу.
Похоже, воздействие святого отца на прихожан было мощнейшим, так как все они вновь застыли с блаженными улыбками на лицах, затаив дыхание, слушая его речь, и все так же испуская эмоции щенячьего восторга. Когда я увидел, что в помещении храма вновь появилась энергия, высвобождающаяся из их аур, то понял, что процесс дойки Рехош планирует все же довести до конца. Я не стал ему мешать, поэтому не сказал ни слова, когда в дело вступил церковный хор. Алтарь вновь начал действовать, священники своими хитрыми манипуляциями опять собирали силу, а меня под белы рученьки увели с подиума в неприметную дверцу за ним, потому что моя роль в церемонии уже точно была отыграна.
Рехош последовал со мной, и пока мы шли по длинному темному коридору не издал ни звука. Я догадывался, что после всего случившегося он обязательно захочет со мной поговорить наедине, но весьма удивился, когда святой отец довел меня до маленькой дверцы, а потом строго произнес:
— Больше никогда не появляйся в этом храме!
Дверцу открыл один из церковников рангом пониже, и я увидел, что за ней начинается столичная площадь. Видимо, это был черный ход, из которого меня весьма невежливо вышвыривали прочь. Похоже, святоша сильно обиделся, раз не хочет даже разговаривать со мной. Ладно, я и не напрашивался! Но так просто уходить было нельзя. Я ведь не какой-то там простолюдин, в моих жилах течет королевская кровь, поэтому восстановить статус-кво нужно было обязательно.
Повернувшись, я холодно взглянул в глаза Рехошу и четко произнес:
— Больше никогда не смей мне приказывать!
После этого я еще немного постоял, буравя взглядом святошу, но тот возражать не осмелился и вскоре опустил голову, пряча глаза. Я знал, что в них плескался только гнев, но даже такого признания поражения было мне вполне достаточно. Теперь церковник прекрасно понимает, что давить на меня, пытаться отомстить или гадить по мелочам не следует. Ведь я могу и ответить!
Развернувшись, я покинул негостеприимный храм и вышел на улицу. После угнетающей атмосферы внутри храма я не смог сдержать облегченной улыбки, очутившись на свободе. Посмотрев на небо, я с удивлением отметил, что уже наступал вечер, видимо, время за чтением пролетело незаметно. Вспомнив об этом, я обнаружил книгу, которую все еще держал в руке. Первым моим побуждением было выкинуть ее, но потом я подумал, что так и не дочитал это творение древних пиарщиков, поэтому сунул ее подмышку и решительно направился во дворец. Хоть мне и хотелось по пути заскочить к Паронику и поставить свой автограф на контракте, гарантирующим неплохие деньги без усилий, но разговор с Фариамом откладывать было нельзя. Брат должен был первым узнать обо всем, что сегодня произошло, чтобы не только просветить меня, во что это может вылиться, но и заранее продумать свой ответ на возможные претензии церковников. Как говорится, предупрежден — значит вооружен. А, зная своего брата, я могу с уверенностью сказать, что претензии церковников вполне могут обернуться увеличением арендной платы, которую они отчисляют в казну.
