Молчание Сабрины 2 (СИ) - Торин Владимир
Гуффин улыбнулся.
Заплата с Пронырой в ужасе глядели на лежащих вповалку и застывших без движения бывших друзей, соседей, единственных близких в их жизни людей. Оба уже успели как следует пожалеть о своем участии во всем произошедшем.
– Готово, – сказал Гуффин и встал из-за стола. – Брекенбок мертв.
***
Дамский фургончик тонул в темноте – плотно задернутая штора на окошке закрывала то, что творилось сейчас в переулке, дверь была заперта.
В темноте раздавался плач.
– Что же я наделала? Что я наделала-а-а…
Мадам Шмыга плакала, вытирая слезы о подол платья, что было не так уж и просто сделать, учитывая веревки, которым были связаны ее запястья. Она сидела на полу, и ее всю трясло. На этот раз по-настоящему.
Рядом сидела Сабрина.
Если гадалке Гуффин и его прихвостни связали лишь руки и ноги, то с куклой они расстарались как следует: замотали ее всю шнуром от театрального занавеса, разве что кляп в рот не засунули. После чего притащили куклу в дамский фургончик, где усадили дожидаться, пока «Не подойдет черед настоящего веселья». Что такое это «настоящее веселье», Манера Улыбаться не стал пояснять, но Сабрина предположила, что ничего веселого в том, что грядет, нет.
«Избавившись от плакс», Гуффин велел Проныре и Заплате расставлять стулья у сцены рядами, а сам отправился спать. Желание шута как можно скорее нырнуть под одеяло было понятным – зевал он так сильно, что казалось, его рот вот-вот расползется по швам, как маленькая наволочка, которую пытаются натянуть на слишком большую для нее подушку.
Мертвецы остались сидеть (или вернее, лежать) под кухонным навесом. Пока что нового хозяина балагана они не заботили.
Вот так и вышло, что Сабрина и мадам Шмыга оказались вместе.
Глядя на плачущую гадалку, Сабрина поймала себя на том, что не понимает, как ей относиться к этой женщине. Как к подруге по несчастью? Как к пособнице злодея Гуффина, от которой тот избавился за ненадобностью? Или же как к шпиону, подосланному к кукле, чтобы выяснить, что она такое знает и что планирует делать?
«Может быть, – подумала она, – мадам Шмыга сейчас прикидывается, а на самом деле она – мой тайный тюремщик? Пытается заручиться моим доверием, чтобы потом предать и выслужиться перед злобным шутом?»
Сабрина слышала, как хлопнула дверь (предположительно) полосатого фургончика. Снаружи раздавались ругательства и споры Заплаты и Проныры. Они не могли решить, с какого края начинать расставлять стулья.
– Что же я наделала? – осипшим от рыданий голосом продолжала произносить одну и ту же фразу гадалка, словно позабыла все остальные слова. От слез намокло не только ее платье, но даже волосы, да и вообще мадам Шмыга была так безутешна, что кукле стало ее жаль. Несмотря на подозрения.
«Вспомни! – одернула себя Сабрина. – Бульдог Джим тоже казался очень хорошим. И что из этого вышло? Не жалей ее, она во всем виновата не меньше, чем Проныра и Заплата».
– Вы не знали, что он задумал всех убить? – жестоко спросила Сабрина.
Это были первые слова, которые она сказала этой женщине. По сути, с самого своего появления в «Балаганчике Талли Брекенбока» они с гадалкой не обменялись и приветствиями. Вероятно, мадам Шмыга и вовсе считала, что эта кукла в зеленом платье говорить может разве что заученные реплики и годится только на зачитывание наизусть каракулей Брекенбока. Вряд ли она ожидала, что кукла станет ее обвинять.
– Что? – Мадам Шмыга подняла мокрый взгляд. Ее круги под глазами расплылись кляксами по всему лицу. Если она и играла, то бесспорно делала это просто невообразимо, невероятно талантливо, и тратить ее дар на карнавальное гадание для зрителей перед представлениями и после них иначе, как глупостью и кощунством, было и не назвать. – Ты мне это говоришь?
– Вы не знали, что он задумал всех убить? – Сабрина повторила свой вопрос. На этот раз он прозвучал уже не так неожиданно резко, но менее жестоким его смысл не стал.
– Конечно, нет! – Мадам Шмыга уставилась на Сабрину с таким отчаянием, будто перед ней оказалась вдруг не кукла, а строгая нянюшка, в то время как сама она была провинившейся девочкой-воспитанницей. – Я думала, он хочет вызвать у всех несварение или приступ тошноты, или… или ангину-у-у… – Рыдания женщины вновь нахлынули, как прилив на море, – не хватало лишь берегового смотрителя, вещающего: «Штормовое предупреждение! Штормовое предупреждение!»
Сабрина видела, что гадалка не притворяется: той действительно было горько и больно. И как бы кукла ни подозревала ее, она не могла заставить себя не верить в искренность этих переживаний. Она еще не видела такого горя, такого бессилия, такой безысходности…
И все же Сабрина злилась на мадам Шмыгу – это из-за нее все теперь валяются под кухонным навесом, а безнаказанный Гуффин претворяет в жизнь свой план. В смысле, сейчас он, разумеется, спал, но спустя пару часов проснется и примется претворять в жизнь свой план.
– Почему вы помогали ему?! – требовательно спросила кукла. – Он же злодей!
– Я тоже… – Гадалка взвыла. Шаль валялась в стороне, и обнаженные тонкие плечи женщины тряслись так сильно, что казалось, вот-вот отпадут. – Тоже злоде-ейка…
Злодейка? Она больше походила на жертву. Жертву обстоятельств и жертву настоящего злодея. Разве можно представить, будто эта затюканная, жалкая и несчастная женщина способна намеренно взять и отравить всех? Она совершенно не казалась подлой, как ждущий свою выгоду – обещанный фургончик – Заплата. Не казалась двуличной, как Проныра, который готов пойти на что угодно, на любое возможное злодеяние, только чтобы скрыть следы предыдущего злодеяния. И уж точно она не была похожа на рационального до абсурда Бульдога Джима, который всерьез не мог взять в толк, отчего его наказывают за то, что он всего лишь хотел починить каллиопу.
– Нет, – сказала кукла. – Вы не злодейка. Вы просто глупая.
– Да, я такая дура! – согласилась гадалка и залилась новым потоком рыданий. – Берта! Бедная Берта! Что же я наделала?! Они все… все мертвы… Бедная Берта мертва. Из-за меня. Я ее убила!
– Нет, вы ее не убивали, мадам Шмыга, – сказала Сабрина. – Это все Гуффин. Но зачем ему понадобилось всех убить? В чем состоит его план?
Гадалка вдруг прекратила плакать. Из слез в ее глазах вынырнула ненависть.
– Они все мешали ему. Особенно наш Брекенбок.
– Мешали? Вы знаете, что он задумал? Расскажите мне!
– Я… я не знаю. Это как-то связано с пьесой. С нашим спектаклем.
– А если посмотреть в ваш стеклянный шар? – Сабрина кивнула на гадательный инструмент, стоявший на столике. – Может, там будет ответ?
– Милая наивная крошка, это же всего лишь трюк, – с тоской в голосе пояснила мадам Шмыга. – Говорят, моя бабка Присцилла была настоящей предсказательницей, а я… Я просто играю таинственность и загадочность, пускаю дым в глаза. Прямо, как сегодня… Кошачья шкура-а-а…
– Но откуда вы взяли эти пугающие предсказания?
– Да ведь это же все из книжки «Страшные истории доктора Нокта для непослушных детей». Я читала ее… своей… своей… – Казалось, гадалка вот-вот снова заплачет, но все же в последний миг ей удалось совладать с собой: – «Вывернутый человек», «Странное и необъяснимое появление кошачьей шкуры», «Тень у кровати», «Незнакомец, сотканный из дыма», «Пес-младенец» – все из той книжки. Я просто всех дурачила…
Злясь на себя, кукла со скрипом сжала кулаки. Она ведь слышала сказку про пса-младенца – и почему тогда сразу не догадалась о том, что гадалка за завтраком просто рассказывала книжные сказки?! В какой-то момент она, помнится, даже поверила в ее предсказания. Как минимум в последнее…
– Как он вас заставил? – спросила Сабрина. – Что он сделал с Лизбет?
Мадам Шмыга вскинула голову и пронзила куклу преисполненным подозрения взглядом:
– Что тебе известно о ней?!
– Ничего. Только то, что она вам дорога.
Гадалка всхлипнула и глянула на полку-кровать, свисавшую со стены фургончика над окошком и ее собственной кроватью. На этой аккуратненько застеленной полке стояли корзина, доверху заполненная клубками ниток, и маленькая швейная машинка; вся стена над ней была заклеена какими-то рисунками.
