Пол Андерсон - Миры Пола Андерсона. Т. 4. Чёлн на миллион лет
К этому берегу лепилась лишь кучка грязных хижин. Их обитатели, мастеровые и крестьяне, едва удостаивали путников вниманием — зрелище было для них привычным. А вот Свободу провожали взглядами, перешептываясь друг с другом. Немногие женщины отваживались странствовать с торговцами, а уж знатные путешественницы тем более были в редкость.
Паром ждал наготове. Паромщик поспешил навстречу Глебу, пожелал доброго здоровья и, сговорившись о плате, отправился скликать гребцов. Сразу выяснилось, что понадобится три ходки. Глеб и Свобода в числе первых спустились по крутые сходням — причал подняли высоко с учетом половодья — и заняли место на носу, чтобы не упустить ничего примечательного. Хрипло перекликались голоса, скрипело дерево, плескалась забортная волна — и вот наконец суденышко отвалило от берега. Прохладный влажный ветер отдавал илом. Над водой кружили утки, гуси, какие-то мелкие птахи, однажды в вышине проплыл лебединый клин, и все равно птиц было горазда меньше, чем в родных краях: вероятно, здесь на них больше охотились.
— Мы явились в горячее время, — предупредил Глеб. — Город кишит чужаками. Уличные драки стали обычным делом, а то и кое-что похуже, несмотря на все кары, к каким прибегает великий князь. А ведь мне придется оставлять тебя одну и уходить по делам. Очень прошу, Свобода Володаровна, будь начеку…
Она нетерпеливо кивала, едва разбирая, что он говорит: вся ее душа, все помыслы были устремлены вперед. По мере приближения к западному берегу стало казаться, что число собравшихся там кораблей растет с каждой минутой, их было уже просто не сосчитать. Она попыталась взять себя в руки, сказала себе: корабли, что на якоре, больше не загораживают тех, что у причалов, вот и мерещится, что их сотни, а на самом деле лишь несколько дюжин. И тем не менее ее не покидало ощущение чуда. Тут не было неуклюжих баркасов, подобных тому, на котором они плыли сейчас, не было гребных ладей и тем более долбленых плоскодонок, привычных для ее родных мест. Эти корабли были вытянутыми, стройными, обшитыми внакрой, окрашенными в яркие тона, и у многих носовые балки оканчивались украшениями — сказочными зверями и птицами. На берегу на подмостях лежали длинные весла, запасные мачты и поперечины. Как же гордо, должно быть, взлетают на этих мачтах паруса, расправляясь вольными крыльями!
— Да, это наш знаменитый торговый флот, — подтвердил Глеб. — Похоже, все сегодня собрались здесь. Наверное, уже завтра пойдут на Константинополь, в Новый Рим…
И опять Свобода почти ничего не слышала. Она пыталась представить себе море, в которое корабли выйдут, миновав устье реки. Море простирается дальше, чем доступно глазу; море бурно, темно, солено на вкус, а морские волны населены огромными змеями и полулюдьми-полурыбами. Так рассказывают. Она попробовала вообразить себе море воочию — и ничего не получилось. А что до города святого патриарха Василия, то может ли быть такое, что Киев, мать городов русских, кажется по сравнению с ним бедным и крошечным?
Надо сплавать туда, надо все выяснить, надо хотя бы побывать там!
Она вздохнула разок и отогнала мечты прочь. До поры довольно и той новизны, что начинается сию минуту. Какие удачи поджидают ее, какие страдания подстерегают — все это непредсказуемо. Даже в небылицах, что плетутся вечерами у камелька, ни одна женщина никогда не отваживалась на то, что предприняла она. Но ни одну и не побуждала к тому нужда столь настоятельная и неотвратимая.
На смену мечтам нахлынули воспоминания, тайные сомнения, какие терзали ее, когда она оставалась в одиночестве, хлопоча по дому или на огороде, собирая ягоды и хворост в лесу, лежа без сна по ночам. Может ли быть, что она — особенная, принцесса, которую выкрали из колыбели, девица, которой, одной из всех, христианские святые или давние божества уготовили неведомую судьбу? Конечно же, любое дитя лелеет грезы такого рода. Потом дитя подрастает, грезы уходят. А только в ее случае они постепенно нахлынули заново…
Не было принца, примчавшегося на резвом коне; не было жар-птицы или лисы, заговорившей человеческим голосом; просто год шел за годом, год за годом, пока однажды она наконец не вырвалась на волю. Сама вырвалась, никто не помогал. И вот она здесь…
Паром уткнулся в сваи. Команда отдала швартовы. Пассажиры выбрались в шум и толчею пристани. Глеб не без труда проталкивался сквозь толпу работников, коробейников, матросов, солдат, просто праздношатающихся. Свобода старалась держаться к нему поближе. В его присутствии она обычно вела себя дружелюбно, но независимо, подчеркивая, что их связывают деловые интересы, а не влечение, — однако сегодня он знал, что делать, а она была совершенно сбита с толку. Даже в ярмарочный день в ее родном городишке не бывало ничего похожего, да и что, в сущности, представлял собой ее городок — палисад, за которым можно укрыться в случае нападения, не более.
Она наблюдала, вслушивалась, училась. Глеб поговорил с каким-то человеком от портовых властей, затем с кем-то из служивых самого великого князя, отдал распоряжения своим людям, куда следовать дальше, и наконец-то повел ее на холм, в город.
Городские стены были массивными, земляными, но выбеленными. По бокам распахнутых настежь арочных ворот — две башенки, а над аркой — самая настоящая башня. Стражники в кольчугах и шлемах скучали, опершись на пики, не препятствуя никому, кто стремился в город или из города, — ни тем, кто шел пешком и ехал верхом, ни тем, кто вел в поводу осликов, запряженных в тележки, и волов, тянущих тяжелые возы. Попадались стада овец и коров, которых гнали на убой, а однажды встретилось немыслимое, кошмарное чудище — Глеб назвал его верблюдом. Крутые извилистые улочки были обрамлены ярко крашенными домами нередко в два, а то и в три этажа, в большинстве своем деревянными, под крышами из мшистой дранки или сочного дерна. Были и дома, сложенные из кирпича, и оконца в таких домах посверкивали стеклом. А надо всем время от времени проглядывали золотые купола, увенчанные крестами, — обиталища могучих колоколов.
Шумы, запахи, людской водоворот, а то и давка — ничего этого Свобода не предвидела. Глебу то и дело приходилось поднимать голос, чтобы пояснить, кто именно идет навстречу. Священников в черных рясах и с длинными бородами она признала сразу, но вот прошел некто в более грубой одежде, — оказывается, монах из ближних пещер, посланный по поручению; а вот пронесли на носилках старика в богатом облачении — это не кто иной, как епископ. Простой народ — хозяйки на переполненной товарами и людьми рыночной площади, торгующиеся за каждый грош, дородные купцы, мастеровые, рабы, дети, крестьяне из пригородов — носили самую разнообразную одежду, но ни на ком не видно было самых близких сердцу уборов из родных мест. Просмоленные моряки, высокорослые русые скандинавы, поляки, венеты, ливонцы, финны — каждый одет по-своему, а уж широкоскулые жители степей тем более. Бросились в глаза двое византийцев, выряженных, презрительно поглядывающих на всяких иных и прочих. Свобода ощущала себя затерянной в толпе, но и в затерянности этой проступали душевный подъем, увлеченность, опьянение чудом.
