Елизавета Абаринова-Кожухова - Оборотень
— Чего? — наконец-то обрел дар речи один из гробокопателей. — Мы просто проверить хотели, на месте ли покойник… — Он осекся, почувствовав, как сообщник изловчившись лягнул его ногой. Но было уже поздно.
— Проверить, значит? — голосом, ничего хорошего не предвещавшим, проговорил леший. — И чего же вы хотели проверить? Покойнички по ночам не гуляют. В отличие от некоторых живых… Нет, все-таки напрасно мы выгнали вас из могилы, надо было вас там закопать.
— А еще не поздно, — хихикнула одна из кикимор.
— Не губите, родимые! — чуть не хором заголосили злоумышленники, бросившись на колени. — Не по своей воле мы тут, но по приказанию князя Григория…
— Это какого-такого князя Григория? — проскрипел леший. — Это того вурдалака поганого, что леса повырубил, всю честную нечисть с веками насиженного места согнал, а своим упырям волю дал?
— Давайте решать, что с ними делать, — прервал излияния корчмаря практичный Кузька.
— Они всего лишь люди служивые, — вздохнул водяной. — Что с таких возьмешь?
— Но проучить не мешало бы, — предложил леший. — В назидание князю Григорию.
— Защекочем! — радостно взвизгнули кикиморы и придвинулись ближе к гробокопателям.
— Да, пожалуй, это будет им самым подходящим наказанием, — согласился Кузька. Так как остальные не возражали, то кикиморы набросились на своих жертв. Над смиренным кладбищем раздались дикие вопли, перемежаемые истерическим хохотом.
В конце концов злоумышленники все-таки вырвались и с неимоверной скоростью побежали прочь со злополучного кладбища. Никто их не преследовал.
— Надо бы могилку-то закопать, — пробурчал леший. — А то непорядок все-таки. — Он нагнулся и вытащил из ямы обе лопаты. — Ух ты, что за хреновина! — вырвалось у корчмаря, когда он копнул рыхлую влажную землю и прямо под лопатой в тусклом свечном освещении что-то блеснуло.
— О, да это же золотое яблочко! — воскликнул Кузька, бережно отряхивая круглый блестящий предмет. — Мне Чумичка сказывал, что это колдовская вещь — по ней можно видеть, что происходит на каком угодно отдалении.
— А как она работает? — залюбопытничали кикиморы.
— Точно не знаю, — признался Кузька. — Надо будет показать боярину Василию, он мужик умный, разберется что к чему.
— Ясно одно, — подытожил леший. — Теперь мы знаем, каким образом все, что происходит здесь, тут же становится ведомо в Белой Пуще.
* * *Ковер-самолет неспеша летел над ночными полями Белой Пущи, а его пассажиры вели столь же неспешную беседу.
— Когда я услышал, что боярин Василий убит в корчме, то решил, что поход по черную душу князя Григория отменяется, и потому не стал ждать вас на конюшне, — рассказывал Чумичка. — Разве ж я мог знать, что это неправда?
— Меня действительно пытались убить, — отвечал Дубов. — И тогда я воспользовался случаем и предпринял все необходимое, чтобы меня и впрямь числили среди мертвых.
— Ну вот, а я уже собирался было уходить, — продолжал колдун. — У них имеется особливый амбар, да ты, Василий, его знаешь, там хранится всякая колдовская утварь. Едва я прибыл в Белую Пущу под видом князя Длиннорукого, то в первую же ночь туда наведался и прихватил парочку шапок-невидимок. Такая шапка мне пригодилась, когда в Пуще неожиданно появился настоящий Длиннорукий, а меня заточили в темницу. Сегодня же я мог бы уйти и из кремля, но решил еще задержаться.
— И очень кстати, — подхватил Василий, — иначе бы нам нипочем оттуда не выбраться.
— Холодновато здесь, однако же, — поежился Беовульф. — Я-то всегда думал, что в небе чем выше, тем теплее — поближе к солнышку.
— Так ведь сейчас нет солнышка, — дельно возразил Чумичка. — Видишь, месяц один да звездочки?
— Жаль, одежки потеплее с собой не прихватили, — проворчал доблестный рыцарь, и тут его взор упал на Гренделя, который в волчьем облике продолжал бесчувственно лежать на ковре. — A вот им покамест и укутаюсь, зачем зря добру пропадать. Эй, Грендель! — принялся Беовульф тормошить своего заклятого приятеля, однако тот не подавал никаких признаков жизни. — Да что ты там, помер, что ли?
— A и вправду, — забеспокоился и Дубов, — что-то уж долго он в сознание не приходит.
— Отравился, — мрачно пробурчал Беовульф. — Князем Григорием. — И сам же громогласно захохотал.
Чумичка наклонился к Гренделю:
— Дышит. Сейчас приведем его в чувство. — C этими словами колдун извлек из-за пазухи небольшую скляночку («Прямо как старина Серапионыч», подумал Василий) и побрызгал из нее на волка. И тот на глазах своих спутников превратился обратно в Гренделя.
— Где это я? — пробормотал он, приоткрыв глаза. — A, понимаю, нас зарубили, и мы на том свете. — И, немного помолчав, вполголоса продекламировал:
— Улетели мы в райские кущи
На коврах на крылатых своих…
— Должен вас огорчить, дорогой друг, — усмехнулся Дубов, — но до райских кущ нам еще ох как далеко. — И, как бы передразнивая Гренделя, нараспев прочитал:
— A помирать нам рановато,
Есть у нас еще дома дела!
— O, боярин Василий, да вы тоже поэт! — восхитился Грендель. — Ну а что до райских кущ, то мне их вовеки не увидать. Ведь я же оборотень…
— Отныне ты уже не оборотень! — торжественно провозгласил Чумичка. — Ты исполнил свое предназначение, и с тебя снято заклятие.
Грендель ничего не ответил и в изнеможении закрыл глаза. Зато Беовульф страшно воодушевился:
— Господа, такое событие всенепременнейше нужно отпраздновать! Полетели ко мне в замок, я выставлю свое лучшее вино, вековой выдержки. Еще мой дедушка говаривал, указывая на этот бочонок: «Внучек, а его ты откроешь в самый знаменательный день своей жизни». И вот этот день наступил! Вернее, ночь, но это уже не суть важно…
— Нет-нет, — возразил Дубов, — вы как хотите, а я должен лететь в замок к Его Величеству Александру. Вернее, к Наде. A утром, еще затемно — домой.
— Вы уж не в первый раз называете ее имя, — хмыкнул Беовульф. — Глянуть бы хоть одним глазком, что это за Надя такая.
— Да хоть обоими, — рассмеялся Василий. C этими словами он достал из внутреннего кармана своего боярского кафтана цветную фотокарточку, где Надя в венке из ромашек и васильков бежала по зеленому лугу.
Беовульф повернул карточку так, чтобы на нее падал лунный свет:
— Красивая девушка. И как нарисована! Боярин Василий, когда увидите художника, то скажите, что я ему хорошо заплачу за свое изображение. C мечом и в золотой цепи.
— Позвольте мне. — Чумичка принял от Беовульфа карточку и провел над нею ладонью. Даже при тусклом свете ущербной луны стало заметно, что краски поблекли, а лицо Нади как бы погрустнело. — Слушай, Василий, — понизил голос Чумичка, — не хочу тебя пугать, но Надежда действительно в опасности.
