Арина Воронова - Дети Брагги
— Нет, — обрел наконец голос второй бонд, — я не отрицаю, что именно таково было решение конунга Горма, и так же, как Угьярд, я согласился с ним. Но когда заключалось соглашение об этой земле, договор был таков: через десять лет Угьярд вернет означенные земли моему внуку, чей отец также погиб в морском походе конунга Горма Старого. Земля вернется к нему в том состоянии, в каком ее передали! Но посмотрите, что сделал этот человек, — возмущение бонда неожиданно пересилило осторожность, — посмотрите только, что сделал с ней! Он вырубил часть леса и не посадил взамен новых деревьев, он не прочищал канав и рвов, так что они пришли в негодность. Да что там говорить, пахотные земли под ячмень и овес он превратил в заливные луга под сено. К концу договора земля ничего не будет стоить!
— Ничего?
Бонд помедлил.
У дверей в палату возник немолодой воин, попытался привлечь к себе внимание конунга, но решил дождаться конца тяжбы. Появление его заставило бонда решиться:
— Намного меньше, чем стоила вначале, — признал он. Где-то за стеной звякнул дважды колокол, упреждая о том, что на сегодняшний день конунг перестает разбирать тяжбы. Но это дело предстояло разрешить. Тяжба была долгой и запутанной, весь день Вес выслушивал историю взаимных обязательств и долгов, историю того, как то один, то другой род захватывал этот клочок земли, за поколения тяжбы обе стороны давно уже успели породниться друг с другом. Ни один из тех, кто предстал перед ним сегодня, не были особенно важны. Ни в одном из них не нашел ничего достойного внимания Горм Старый, потому их и оставили жить в своих усадьбах, в то время как других, много лучших, чем они, таких, как Эйнар или Свейн Кнут, ждала битва и смерть.
— Вот мое решение. — Вес поднялся. — До истечения десятилетнего срока земля останется у Угьярда.
Красное лицо бонда осветилось неожиданным торжеством.
— Но ежегодно он будет давать отчет о доходах с нее хавдингу Палю, сыну Скофти. По истечении этих десяти лет, если доход с нее будет большим, чем это представится разумным Палю, сыну Скофти, Угьярд или уплатит разницу в доходах за все десять лет внуку Оспака, сыну Люгра, или же уплатит сумму, установленную Палем, равную по стоимости тому, что потеряла земля за время его управления. А выбор будет произведен присутствующим здесь Оспаком, сыном Скофти.
С одного лица сошло торжество, другое просветлело. Потом и на том, и на другом возникло выражение, оба бонда что-то озабоченно подсчитывали. Неплохо, подумал про себя Бранр. Ни один из них не удовлетворен полностью. А это значит, что оба станут уважать его решение. Надо признать, в трезвом расчете новому конунгу не откажешь.
Вес встал.
— Колокол прозвонил. Остальные тяжбы, — продолжал он в ответ на протестующее бормотание ожидающих, — будут рассмотрены завтра.
От двери в дальнем конце палаты сквозь толпу выходящих просителей протиснулся дружинник, в то время как Угьярд и Оспак отошли к старику за столиком. Оба они собирались присутствовать при том, как Карли, управляющий Вестмунда, вырежет решение конунга рунами на специально для этого приготовленных деревянных дощечках. Одна из них останется у конунга, другая же будет разломана пополам, и каждой из сторон достанется половина, чтобы никто потом не мог бы представить подделки на каком-либо дальнейшем тинге или суде.
— За стенами лагеря все готово к хольмгангу, конунг, — заговорил в полголоса, но тем не менее перекрывая гомон голосов, дружинник.
— Хольмгангу? — недоверчиво переспросил Вестмунд, крепче сжав левой рукой точильный жезл.
— Один из твоих людей, Ньярви с Зеландии, обвинил в предательстве гаутрека Карри Рану из рода Асгаута, — ответил за дружинника Бранр.
Вестмунд в недоумении уставился на него.
— Хольмганг в моем лагере?
— Вчера, когда Оттар Черный и я пришли к тебе, чтобы рассказать о произошедшем, ты ответил, что сейчас не время для беседы.
— Но почему в предательстве?
— Ньярви обвинил гаутрека в том, что якобы это она предала Рьявенкрик, что это она отвлекла внимание защитников на стенах и открыла ворота франкам. Ньярви и два его человека не доверились слову моему и вернувшегося со мной Грима, сына Эгиля, — при упоминании этого имени на лицо конунга набежала легкая тень, — что гаутрек находилась в то время совсем в ином месте, защищая корабли Гаутланда и своей флотилии.
— Хольмганга не будет, — еще крепче сжав жезл, неожиданно объявил Вестмунд.
— Поединка чести не властен остановить даже конунг, — тихо, но твердо ответил дружинник.
Карри намеренно неторопливо шагала меж шатров, длинных домов отдельных дружин и палат хольдов и херсиров. На плече у нее покоилась алебарда, руки скрывали железные перчатки, но шлем свой она оставила в доме Оттара и Амунди Стринды. Кольчугам и шлемам не место на хольмганге. Этот бой — суд богов и дело чести, здесь речь идет не о жизни или смерти одного из бойцов, что они значат по сравнению с честью? А решение вынесут асы.
Что вовсе не означало, что она останется в живых.
«Хольмганг — поединок четверых», — прозвучал вдруг в ее памяти голос Скьельфа, тогда еще звонкий и без малейшей хрипотцы. «Тот, кто решился на поединок, кроме воли асов, вверяет свою судьбу побратиму. Твой кровный брат, как и кровный брат оскорбившего тебя, прикрывает тебя щитом, в то время как ты и твой враг обмениваетесь — запомни — по очереди обмениваетесь ударами. Здесь твоя жизнь зависит от побратима-фелага». Впрочем, усмехнулся тогда доверенный товарищ Раны Мудрого, если нет побратима, сойдет и добрый друг.
У Карри второго не было. Дружина ее была еще в пути. Бранр в отчаянии дергал себя за рыжую бороду, всадил клинок в колоду, но как член Круга Скальдов он не мог принять участие. Предложи кто-нибудь из скальдов такое, его отклонили бы третейские судьи.
Владеющим рунной волшбой, даром Одина, не полагалось участвовать в поединках, и свои обиды им приходилось разрешать иным испытанием. Касалось это и Грима, который, услышав об этом, куда-то мрачно исчез. Оставался еще Скагги но какой в мальчишке толк. Его участие скорее всего будет означать гибель для них обоих.
— Я пойду одна, — сказала Карри Амунди и Оттару Черному. — Ни Бранр, ни Грим не смогли остановить этих людей. Не отрицаю, быть может, гнев их праведен. Тогда пусть нас рассудят Один и сталь, — повысила она голос так, чтобы было слышно всем. К ее удивлению, у дома целителя собрались почти две дюжины воинов. Весь Круг, наверное, улыбнулась про себя дочь Раны Мудрого.
Больше всего тревожило Карри Рану, пока она пересекала Фюркат, не отсутствие у нее второго, а то, позволят ли ей судьи сражаться одной. Если нет, то она окажется во власти тинглида, суда всего войска. А какого суда ждать от мужчин женщине, да к тому же с клеймом предателя?
