Владимир Ленский - Проклятие сумерек
Крадучись, мальчик последовал за своим знакомцем. Ренье шел медленно, прибегая ко всевозможным предосторожностям, дабы не зацепить платьем за стены домов и не испачкать изумительную парчу.
«Если бы эта вещь потребовалась ему для переодевания, он бы не нес ее так открыто, – думал Гайфье смятенно. – И куда он направляется с эдакой штукой?»
Ренье прошел еще несколько улиц, после чего остановился перед одним из домов и удовлетворенно хмыкнул. Затем, осторожно придерживая платье рукой, нырнул в дверной проем.
Мальчик очутился перед этой дверью спустя несколько мгновений. Он задрал голову, рассматривая фасад здания, как уже привык делать, и вдруг до него дошло, что он опять не понял очевидного: перед ним был трактир. Довольно респектабельный, с пестрыми занавесками на окнах, даже со скатертями на столах. На вывеске – лань, сбившая хорошенькими рожками с ног охотника: тот, сидя на земле, с разинутым ртом смотрит на грозную противницу.
Хозяйка, разодетая в кисею, с пухлыми белыми руками, встретила Ренье у самого порога. До мальчика донеслись радостные восклицания, а затем Ренье со своей ношей скрылся в полумраке помещения.
Хуже всего оказалось то, что из раскрытых дверей и из окон до мальчика доносились запахи съестного. Здесь явно уже приготовили завтрак.
Гайфье огляделся по сторонам: народу на улицах прибавилось. Залитое новорожденным солнцем царство Гайфье ушло незаметно, тихо, растворилось в дневных заботах.
Ренье отсутствовал довольно долго и наконец возник на пороге, обтирая на ходу салфеткой жирные губы. Хозяйская кисея развевалась за его спиной, нежный голос ворковал что-то успокоительное.
Затем из дверного проема выдвинулось платье на шесте. Казалось, вся улица засияла зеленой и желтой парчой.
Со своей великолепной ношей, развевающимся платьем на шесте, Ренье стремительно зашагал дальше. Кажется, он куда-то опаздывал. Брат королевы почти бежал за ним по пятам.
Наконец Ренье добрался до цели и решительно постучал в дверь одного ничем не примечательного дома, без всяких украшений и лепнины.
На сей раз Гайфье решил во что бы то ни стало увидеть, что происходит там, внутри. Он вскарабкался на решетчатую ограду, что была возведена вокруг дома напротив, и получил вполне приличный обзор.
Окна были распахнуты настежь, чтобы дать больше света. Это имело большой смысл, поскольку переулок был узким, а комнаты помещались на втором этаже.
Посреди комнаты стояла женщина. На ней была только длинная белая сорочка. Ренье с серьезным видом расхаживал вокруг нее и что-то говорил. Та кивала и быстро жевала губами. Затем Ренье скрылся за ворохом парчи, а несколько минут спустя платье оказалось на женщине. Ренье тщательно застегивал крючки и затягивал шнуровку.
До соглядатая донесся обрывок разговора.
– …Пусть она теперь побережется! – сказала женщина в парче.
– Думаю, вы сразите ее, дорогая, – подтвердил Ренье.
– Ударом в сердце! – сказала женщина и засмеялась. – Вы просто кудесник, господин Ренье.
Незнакомая женщина сжала кулак и погрозила кому-то невидимому:
– Я убью ее, просто убью.
Гайфье спрыгнул с забора. Ему показалось, что он услышал достаточно. «Убью ее». И для кого предназначается роскошное платье? Если для заговорщиков, то…
То покушение на королеву произойдет на городском празднике. Вот оно что. «Я ее убью», – сказала та женщина.
Ренье вышел на улицу, освобожденный от своей ноши. Следуя за ним, Гайфье миновал переулок, выбрался на более широкие улицы, снова очутился на площади с таинственной статуей на столбе, а оттуда двинулся к дворцовому кварталу.
И тут на углу Ренье остановил… Пиндар.
Гайфье юркнул в тень, спрятавшись за большой кариатидой, которая с исключительно серьезным видом поддерживала навес над дверью. Только этого не хватало – чтобы Пиндар обнаружил своего господина разгуливающим по городу в ранний час! Наверняка начнутся сплетни касательно похождений королевского брата. Может быть, ему даже припишут какую-нибудь любовницу! А Эскива окончательно утвердится в убеждении, что Гайфье участвует в заговоре против нее.
С того места, где прятался Гайфье, не было слышно ни слова из того, что говорилось между Пиндаром и Ренье. Но выражения их лиц были более чем красноречивы.
Пиндар имел многозначительный и слегка встревоженный вид. Глазки поэта так и бегали, как будто он опасался слежки. Несколько раз он вздрагивал и оборачивался.
Ренье, напротив, выглядел рассеянным: он то почесывался, то вздыхал, то качал головой, то кивал, как будто не придавал происходящему большого значения.
Однако самым странным наблюдателю показалось то обстоятельство, что Ренье и Пиндар держались как старые знакомые. Разумеется, ничего удивительного в том, что у Ренье полным-полно приятелей в столице – в конце концов, Ренье живет здесь почти всю жизнь; но Пиндар по большей части проводил свои дни в провинции… Стало быть, их знакомство относится к очень давним временам.
Очень странно, решил Гайфье. Хорошо бы подслушать, о чем они совещаются. Но выбираться из тени на свет мальчику совершенно не хотелось, и потому он довольствовался тем, что смотрел на собеседников издалека.
* * *
Пиндар сказал:
– А, Ренье! Рано же ты выбрался из берлоги.
– Заночевал у брата в городе, – пояснил Ренье. – Много дел, и все нужно успеть до обеда.
– У тебя? Много дел? – Пиндар хмыкнул. – Впервые слышу, чтобы у такого дармоеда, как ты, были какие-то дела.
– Уклонение от деятельности забирает столько же жизненной энергии, сколько и сама деятельность. Весь вопрос – в выборе. Это и составляет основную этическую проблему, – ответил Ренье. – Когда я сделал это открытие, моя совесть совершенно успокоилась. К примеру, поэт – менее искреннее наименование бездельника. Ну, и сколько сил ты потратил на то, чтобы иметь право называться поэтом – то есть лоботрясничать?
– В отличие от тебя я состою на службе. – Пиндар выглядел чуть обиженным, однако до возражений не опускался.
– Я служу прекрасным дамам, – сказал Ренье.
– Каким образом?
– Не так, как ты воображаешь, – парировал Ренье. – У тебя слишком грязные фантазии. Должно быть, сочинительство эпических поэм не пошло тебе на пользу. В эпосе всегда кого-нибудь насилуют и режут, замечал? В лирической поэзии – только насилуют, а в гражданской – только режут. Такова основная классификация поэзии.
– Знаешь что, – проговорил Пиндар, – я даже не стану тебе возражать, потому что все это глупо, пошло и…
– Да ладно тебе! – Ренье махнул рукой. – Я же не всерьез.
– Такие вещи нельзя говорить не всерьез.
