Фриц Лейбер - Мечи в тумане
Наконец наступила ночь, когда он уже был не в силах сдерживать мучительное любопытство. Выбравшись из-под гнета тяжелых незапоминающихся снов, он оперся на локоть и огляделся – спокойный, как существо, в честь которого был назван.
Было бы холодно, если б воздух не сохранял полнейшую неподвижность. В костре еще тлели уголья. В лунном свете Мышелов видел взъерошенную голову Фафхрда и его локоть, высунутый из-под косматого медвежьего плаща. Лунный свет падал прямо на Ахуру, лежащую у костра с закрытыми глазами, которая, казалось, едва дышала, обратив спокойное лицо прямо в небо.
Ждал Мышелов долго. Наконец, беззвучно откинув серый плащ, он взял меч, обошел вокруг костра и стал на колени подле девушки. Несколько мгновений он бесстрастно всматривался в ее лицо. Но оно оставалось все той же маской гермафродита, которая так терзала его в часы бодрствования, хотя теперь он не совсем понимал, где проходит граница между сном и явью. Внезапно его руки потянулись к девушке, но он сдержался и снова замер надолго. Наконец, движением осторожным и заученным, словно у лунатика, но только еще более бесшумным, он сдвинул в сторону ее шерстяной плащ и, достав из кошеля небольшой нож, легко, стараясь не прикоснуться к коже, оттянул у шеи платье девушки и разрезал его до колен, после чего поступил точно так же с хитоном.
Он был уверен, что не увидит грудей цвета слоновой кости, но они были на месте. Кошмар, однако, не рассеялся, а еще более сгустился.
Внезапно Мышелова словно озарило молнией, но он даже не удивился понятому. Стоя на коленях и мрачно разглядывая девушку, он вдруг со всей отчетливостью осознал, что эта плоть цвета слоновой кости тоже не более чем маска, сделанная так же умело, как и лицо, и предназначенная для какой-то жуткой неведомой цели.
Веки девушки не дрогнули, но ее губы, как показалось Мышелову, тронула мимолетная улыбка.
Теперь он был абсолютно убежден, что Ахура мужчина.
У него за спиной хрустнули уголья.
Обернувшись, Мышелов увидел лишь полосу сверкающей стали, замершую на миг над головой у Фафхрда, словно какой-то бог, обладающий нечеловеческой выдержкой, давал смертному шанс, прежде чем метнуть в него молнию.
Мышелов успел выхватить свой тонкий меч, чтобы парировать чудовищный удар. Оба клинка, от острия до рукоятки, застонали.
И тут, словно в ответ на этот стон, смешиваясь с ним, продолжая его и усиливая, из абсолютного затишья с запада налетел сильнейший порыв ветра, который бросил Мышелова вперед, Фафхрда отшвырнул назад, а Ахуру перекатил через то место, где еще миг назад тлели уголья.
Так же внезапно ветер стих. С последним его дуновением какой-то, похожий на летучую мышь, предмет скользнул по лицу Мышелова, и тот схватил его. Но оказалось, что это не летучая мышь и даже не большой лист. Это было очень похоже на папирус.
Попавшие на пучок сухой травы уголья подожгли его. В свете этого нового костерка Мышелов расправил клочок тонкого папируса, прилетевший откуда-то с бескрайнего запада.
Он неистово закивал Фафхрду, который выкарабкивался из чахлого сосняка.
На папирусе жидкостью каракатицы было написано крупными буквами несколько слов, внизу виднелась замысловатая печать.
«Каких бы богов вы ни чтили, прекратите ради них ссору. Немедленно отправляйтесь дальше. Следуйте за женщиной».
Только теперь друзья заметили, что Ахура заглядывает им через плечо. Блистательная луна вышла из-за небольшого облачка, которое ненадолго ее заслонило. Девушка взглянула на Фафхрда и Мышелова, стянула на груди разрезанные хитон и платье и накинула сверху плащ. Путники разобрали лошадей, извлекли верблюда из зарослей колючего кустарника, где он предавался мазохистским удовольствиям, и отправились в путь.
Затерянный Город отыскался неожиданно быстро, словно это была какая-то ловушка или дело рук фокусника. Ахура указала им на усеянный булыжниками утес, и через несколько минут они уже смотрели вниз, на узкую долину, загроможденную причудливо наклоненными глыбами, серебрившимися в лунном свете; на земле замысловатым узором чернели их тени.
С первого взгляда стало ясно, что никакой это не город. Безусловно, в этих массивных каменных шатрах и хижинах люди никогда не жили, хотя могли поклоняться в них своим богам. Это было обиталище для египетских колоссов, каменных монстров. Но Фафхрду и Мышелову не удалось рассмотреть долину подробнее: без предупреждения Ахура пустила свою лошадь вниз по склону.
Диким хмельным галопом всадники, похожие на рвущиеся вперед тени, и верблюд, напоминавший запинающееся привидение, понеслись сквозь лес свежесрубленных стволов, мимо качающихся каменных глыб размером с дворцовую стену, под арками, годными для слонов, дальше и дальше за ускользающим стуком копыт и, выскочив наконец на залитое лунным светом пространство, остановились между монументальным, похожим на саркофаг строением с ведущими к нему ступенями и грубо обтесанным каменным монолитом.
Но не успели они удивиться окружающему, как заметили, что Ахура нетерпеливо подает им какие-то знаки. Друзья вспомнили инструкции Нингобля и сообразили, что вот-вот наступит рассвет. Они сгрузили всевозможные свертки и коробочки с дрожащего и кусающегося верблюда, и Фафхрд, развернув темный, редкотканый покров Аримана, накинул его на плечи Ахуре, которая молча смотрела на усыпальницу; ее лицо походило на мраморную маску нетерпения, словно девушка была каменной, как и все вокруг.
Пока Фафхрд занимался другими делами, Мышелов открыл сундучок из черного дерева, похищенный у Лживой Лаодики. На него нашел шальной стих: неуклюже пританцовывая и изображая слугу евнуха, он со вкусом расположил на плоском камне кувшинчики, баночки и небольшие амфоры, извлеченные из сундучка. При этом он тоненьким фальцетом напевал:
Я Селевкиду стол накрыл,
И Селевкид доволен был -
Душою сыт и телом,
Нажравшись, прохрипел он:
«В расплату оскопить его!»
– А тебе шледует жнать, Фафхрд, – почему-то зашепелявил он, – што этого шеловека ошкопили еще мальшиком, поэтому это была никакая не рашплата. Что же кашается того ошкопления….
– Я сейчас оскоплю тебя – отрежу твою набитую дурацкими шуточками башку! – заорал Фафхрд и схватил первый попавшийся под руку магический инструмент, однако тут же передумал.
Чуть остыв, Фафхрд передал Мышелову чашу Сократа, и тот, продолжая подпрыгивать и пищать, насыпал в нее толченой мумии, добавил вина, размешал и, подскочив в фантастическом танце к Ахуре, протянул ей питье. Девушка не шелохнулась. Тогда Мышелов поднес чашу прямо к ее губам, и Ахура жадно осушила ее, не отрывая взгляда от усыпальницы.
