Алексей Глушановский - ЦЕНА ИМПЕРИИ
Вспышка. Странная, невозможная вспышка под закрытыми глазами. И он, уже не Алишер Мустафин, пожилой и опытный пес войны. Он – молод. Ему всего семнадцать лет. У него есть оружие, – старая, но надежная трехлинейка, сейчас лежащая у сиденья, наган, куда как более удобный в в кабине машины. И приказ. Приказ доставить боеприпасы. Доставить – любой ценой! После недели непрерывных боев, полк отчаянно нуждается в пополнении боепитания. Патроны, гранаты, взрывчатка… вот чем набит кузов его машины. На них с напарником, возложена эта важная задача. Они справится! Они обязательно справится!
Заросшая лесная дорога освещается светом единственной уцелевшей фары. Мелькнул слева большой, странной вытянутой формы валун, почти вросший в обочину дороги. Война ранит не только людей, но и машины. Но двигатель старенькой полуторки ровно гудит. Валька уже свыкся с ней, надежной, ставшей буквально родной машиной. Он уверен, – доедет. И получивший боеприпасы полк погонит прочь фрицев, поганой метлой выгнав их с родной земли!
Но что это? Стрекот. Такой знакомый и ненавистный стрекот в воздухе. За шумом машины он слишком поздно услышал врага. И мир пропадает, исчезнув в ослепительной вспышке.
Но задача осталась. Он ДОЛЖЕН привезти боеприпасы отчаянно нуждающимся в этом бойцам. Они ждут его, ждут… И он привезет. Вот только дорога… Почему она такая длинная? И ночь все не проходит и не проходит? Вечная, бесконечная ночь и дорога… Но старенькая, побитая жизнью и осколками полуторка все так же успокаивающе гудит, освещая дорогу светом единственной фары. И он доставит припас тем, кому он нужен, тем кто отчаянно в нем нуждается для продолжения боя… Все равно доставит!
– Командир, смотри! – тихий шепот Грига прервал странный полусон-полубред Шерхана. Он непонимающе оглянулся, все еще не отойдя от странного видения. Метрах в пятистах впереди, прямо в лесу, уперевшись проржавевшим капотом в дерево стояла машина. Точнее, – нечто, когда-то, давно, очень давно бывшее ею. Полуторка военных лет.
– Как же это мы её в прошлый раз не заметили? – изумленно вопросил Сидр, непонимающе оглядывая местность. – Ведь здесь же проходили! Точно здесь. Вот и камень приметный, – он кивнул в сторону огромного вытянутого валуна. Не было её тут. Не было!
– Здесь… – Кивнул Шерхан. – Тогда не было, а теперь, есть! – он уверенным шагом направился к разбитой машине. Машине, едва заметно посверкивающей отражением рассветного солнца в единственной уцелевшей левой фаре. Машине, в кузове которой, среди прочего, он знал это точно, лежат настоящие сокровища. В надежных оружейных ящиках, в промасленных свертках там лежат настоящие драгоценности, – толовые шашки, гранаты, мины и снаряды. Теперь он уже не сомневался. Станция будет взорвана.
Проходя, мимо разбитой пулеметной очередью кабины, Шерхан стянул с головы бандану. – Спасибо тебе, Валька. – Тихо прошептал он. – Спасибо воин. Ты доставил свой груз. Теперь уже – наша работа! – Пошарив под сгнившей рамой кабины, он вытащил на удивление сохранившиеся, будто совершенно новые оружейные ящики, и откинув крышки, весело крикнул бойцам: – Эй, парни, загружаемся! Покажем бундесам настоящую войну.
Сейчас он почему-то совершенно не сомневался, что все получится как надо, и им удастся не только взорвать эту проклятую станцию, но и вернуться живыми.
Цена смерти.
Есть у меня такой обычай – всегда держать свое слово. И сейчас подошел срок сдержать самое главное обещание моей неудавшейся жизни. Клятву, которую я дал четыре года назад, и по всеобщему мнению, исполнить которую не мог никак. Никоим образом, хоть наизнанку вывернись.
Но я сдержал её. Точнее – она исполняется, начала исполняться сейчас. Я отложил кусонгобу, – настоящий, японский кусунгобу, скованный в десятом веке великим Сандзе, и отданный мне как плата одним из японских клиентов, – и начал вспоминать то, что предшествовало ритуалу. Немного мешала боль… Но к боли я привык, приспособился и даже сдружился с ней за эти проклятые четыре года, а сейчас нужно терпеть совсем немного… Чуть-чуть. Минут тридцать, ну максимум сорок. Ерунда. Бывало и хуже. Гораздо хуже…
Человек, отомстить которому я поклялся, – молод, силен, красив и удачлив. У него великолепная красавица-жена, двое здоровых и ухоженных детей, мать – заместитель областного прокурора и отец – генеральный директор крупнейшего в нашей области холдинга.
И что этому великому человеку может сделать какой-то калека, на лицо которого без отвращения и взглянуть-то нельзя, к тому же намертво прикованный к инвалидному креслу? Смешно даже думать о подобном, не правда ли? Для меня и из квартиры-то выбраться – подвиг… Который я стараюсь совершать как можно реже.
Просто не хочу пугать людей. То, что осталось у меня после аварии вместо лица, неспособно вызвать даже жалость. Только и исключительно омерзение. Причем, даже у меня самого. Брезгливо-жалостливые гримасы продавщиц и прохожих, как-то не поощряют лишний раз его демонстрировать. Некоторое время я даже о маске задумывался, но все же решил, что оно того не стоит. Теперь просто стараюсь как можно реже выходить из дома, благо есть возможность заказывать покупки с доставкой.
Впрочем, сейчас это не имеет никакого значения. Для расплаты мне осталось совсем немного, ритуал уже готов… Почти готов.
Четыре года. Четыре года я терпел это убожество, что осталось после аварии от моего, некогда далеко не самого плохого тела. Четыре года я вспоминал отца и мать, жену, дочурку… Ей было всего шесть месяцев, когда новехонький «Мерседес», выскочив на встречную полосу, со скоростью около двухсот километров врезался в старую «шестерку» моего отца.
Родители, ехавшие на передних сидениях погибли мгновенно. Катюша дожила до приезда спасателей, скончавшись в машине скорой помощи. Наша дочка упорно цеплялась за жизнь. Она боролась, яростно сражаясь с засевшими в её маленьком теле осколками стекла, и сдалась только почти неделю спустя.
Я выжил. С переломанным в трех местах позвоночником, размолотыми почти в труху ногами, тремя дырами в черепе и срезанным стеклянной картечью лицом. Я выжил, потому что мне было для чего жить, и врачи лишь разводили руками поражаясь, вначале тому, что я все еще дышу, а потом – скорости, с которой мой организм восстанавливал те повреждения, которые еще можно было восстановить.
Я выжил, потому что ненавидел. Я видел, как умирала Катя. Я видел, как отчаянно боролась за жизнь моя Настенька. Я видел тени родителей и ощущал присутствие иных, куда более могучих теней. Я мог уйти вслед за ними и искушение сделать это частенько становилось почти непреодолимым… Но поддавшись ему, я оставил бы безнаказанным того, по чьей вине и произошла сломавшая мою жизнь авария. И я остался.
