Юлиана Суренова - Тропа каравана
— Я человек, житель другого мира, в чем-то схожего с этим, в чем-то — нет. Да, я обладаю даром, достаточным, чтобы считаться магом. Но вряд ли мне когда-нибудь удалось бы совершить нечто столь необъяснимое и далекое, как переход между мирами. Боги помогли мне в этом, они привели меня сюда, пересекли мой путь с дорогой каравана. Небожители мудры и не стали бы ничего делать без причины. И, думается мне, они бы поступили иначе, если бы отвернулись от этого каравана, считая его проклятым.
— Да, да, конечно… Кто смеет усомниться в мудрости богов… Но… — в голосе чужака уже не было прежней уверенности, в глазах стояла мольба: — Если это так, объясни мне! Я должен знать, в чем наше заблуждение!
— Знать — для чего?
— Чтобы жить дальше!
— Тебе вряд ли станет легче жить, если я скажу, что причина многих бед вашего мира в законах каравана.
— Ты прав, они означают для нас очень многое. Но законы — не сама вечность. Их можно изменить, подчиняя новому времени и новой дороге.
— Почему же вы не сделаете этого?
— Мы не можем! Это под силу лишь богам! — а затем чужак остановился, словно вспомнив что-то, его взгляд обратился к магу, в то время как губы прошептали: — И избранному Ими! Дай нам новые законы — и мы станем жить по ним!
Караванщик говорил так искренне, словно превратившись в священную свечу, горевшую пламенем истины, и, все же, маг молчал.
Вздохнув, чужак опустил голову на грудь. — Что ж… Все верно: мы должны еще заслужить их…
— Не заслужить — понять.
— Понять?
Его собеседник медлил с ответом.
— Рожденная в пустыне, — не выдержав, начала хозяин каравана, словно пытаясь подтолкнуть собеседника вперед. — Мы ведь говорим о ней, да? Что в ней такого особенного, что ты защищал ее так, словно она — твое дитя. Ответь! Тебе нечего опасаться. Я никогда не посмею обратить твою искренность против этого караван. Клянусь тебе дарованной моей душе вечностью
— Что движет тобой? Простое любопытство?
— Я… Я сам не знаю, в чем тут дело. Но сейчас я чувствую, что для меня нет ничего важнее этого вопроса! Та девочка…
— Она спасла меня.
Караванщик не сразу понял ответ, а когда, наконец, осознал, на его лице отразилось огромное удивление, даже недоверие. Он ожидал услышать все, что угодно, но только не это…
— И все? — великие боги, он просто не мог поверить, что дело лишь в этом, ведь перед ним был Хранитель!
— Для меня этого достаточно.
— Но…
— Торговец, не знаю, что даст тебе это знание, — он, наконец, решился, — поможет или навредит, но ты сам спросил. Она не единственная. Здесь с десяток детишек, похожих на нее…
— Я предполагал, был почти уверен, что если кто-то осмелится нарушить закон, то сделает это не единожды, предпочтя совсем отказаться от него…
— В них есть дар. Пусть он пока еще так слаб, так далек, что мне не удается достучаться до него, разбудить, но он жив.
— Рожденные в пустыне… — это казалось еще невероятнее!
— Рожденные в пути, — вроде бы, он просто повторял слова чужака, однако при этом вкладывал в них совсем другой смысл.
— Воистину, это чудо!…Подожди, но это значит… — в его глазах зажглось… Он вряд ли бы сам смог распознать охватившее его чувство: радость, осознание чего-то великого, предчувствие удачи…
— Я не говорю, что, перестав убивать тех детей, которые приходят в мир в дороге, вы скоро получите своего мага. Возможно, это зависит еще от множества других причин. Однако почему бы вам не попробовать? Если вы боитесь нарушать закон, испросите на это разрешение у богов, загадайте: когда они сохранят вам жизнь, позволят продолжать путь, значит, им вовсе не так противен рожденный в пустыне.
— Но во всех легендах с ними было связано столько бед!
— Что бы ни было вокруг, наделенного даром нужно растить, воспитывать в добре и любви. И он будет отвечать тем же. А ваши предки ненавидели этих детей, презирали… Что еще они могли получить в ответ на подобные чувства?
— Я… Мы подумаем над твоими словами. И если есть надежда, если… Мы испросим разрешения у богов! Спасибо тебе, спасибо за все! А теперь мне пора возвращаться… — повернувшись, он зашагал к своему оленю, торопясь поскорее оказаться в своем караване, обсудить с людьми все услышанное, подарив им нечто большее, чем просто надежду на спасение.
— Подожди, — остановил его Шамаш.
— Да, Хранитель? — караванщик встрепенулся, резко обернулся, поспешил назад.
— Хорошенько запомни все, что произошло за те дни, что караваны шли рядом. И пусть другие помнят.
— Конечно, — он опустил голову. — Разве мы сможем забыть…
— Ты не понял. Помнить не для того, чтобы вечно корить себя за содеянное, сказанное, замысленное, за то, что случилось, и то, что могло произойти, а чтобы быть готовым, ведь, если вы последуете вы моему совету, однажды нечто подобное может случиться и с вами.
— Да, — он кивнул. — Нам придется хранить это в строжайшей тайне. Во всяком случае, до тех пор, пока боги во всеуслышанье не объявят свою волю. Или пока у кого-нибудь из детей пустыни не проявится дар, что тоже будет знаком свыше. А потом, если это случиться… Когда случится… Мы будем помнить! — уверенно повторил караванщик.
— А теперь ступай. Пора отправляться в путь… Не забудь: у тебя три дня и три ночи. Не упусти время.
Когда очертания всадников, похожие в первый час ночи в юных лучах выдумщицы-луны на сумрачных чудовищ, летевших на крыльях ветра над кромкой земли, скрылись из виду, Шамаш повернулся к перебиравшим с ноги на ногу оленям, поудобнее перехватил поводья, приготовившись сдерживать не столько бег, сколько страх животных, которым предстояло ступить на незримую магическую тропу.
Однако он все еще медлил…
Прошло несколько напряженно долгих мгновений, прежде чем послышались тихие шуршащие шаги и из-за повозки вышел Евсей. По его лицу было видно, что мысли, поглотившие его сознание настолько, что почти заслонили реальны мир, разбудили в нем не только вопросы, но и сомнение, возможно, даже несогласие.
Караванщик остановился рядом с возницей и замер, глядя себе под ноги, словно пытаясь найти монетку, проскочившую сквозь дырку в кармане, падая в снег.
— Зачем? — наконец, проговорил он, не решаясь поднять глаза на собеседника. — Нет, я понимаю, почему ты им помог… Несмотря на то, что они сделали… Что бы там ни было, ты не мог просто взять и отказаться от обычаев своего мира, сколь б они ни были чужды нашему краю…
— Память — это все, что у меня осталось. А сердце так не хочет рвать последнюю нить, связывающую ее с минувшем, душа все еще надеется, что ей будет позволено вернуться, хотя разум и понимает, что все надежды напрасны.
