Филип Пулман - Северное сияние
Снова и снова рассказывала мамаша Коста, снова и снова слушала ее девочка. К концу четвертого раза на вопрос: “Ну неужели ты не помнишь?” — она с уверенностью могла ответить, что помнит, да еще как. Больше того, она помнила даже то, о чем забыла цаганка, например, какого цвета было пальто на господине Кольтере, или, скажем, как тесно было в чулане, потому что там висели меховые шубы. Мамаша Коста только слезы утирала от смеха.
Стоило Лире остаться одной, ее, как магнит, манил к себе веритометр. Она готова была глядеть на него часами, как смотрит невеста на портрет суженого. Стало быть, каждое из этих изображений имеет несколько значений? А почему бы ей не попробовать разгадать эти значения?! В конце концов, ведь она дочь своего отца! Памятуя о том, что говорил Фардер Корам, она пыталась сосредоточиться на трех произвольно выбранных картинках. Теперь устанавливаем три короткие стрелки. Хорошо. К своему изумлению, она обнаружила, что стоит ей просто положить веритометр на ладошку и смотреть на него без особой цели, с ленцой, что ли, как тонкая длинная стрелка оживала и начинала направленно двигаться. Она не совершала хаотических метаний по циферблату, а плавно переходила с одной картинки на другую, иногда задерживаясь перед двумя или тремя какими-то изображениями. Подчас таких остановок было больше: пять, шесть. Смысл движения стрелки для Лиры был темен, но она получила от процесса ни с чем не сравнимое удовольствие. Пантелеймон то кошкой, то мышкой прикидывался, лишь бы быть к веритометру поближе, и голова его крутилась, повторяя движения стрелки. Пару раз девочке и альму вдруг что-то открывалось, как иногда луч солнца вдруг пробивает плотную пелену облаков, и глазу открывается величественная гряда гор далеко-далеко на горизонте, такая манящая, такая недоступная. В эти редкие мгновения сердце Лиры учащенно билось, как билось оно всякий раз при звуках волшебного слова “Север”.
Так прошли три дня, три хлопотливых дня жизни плавучего табора. Наконец наступило время повторного схода. Огромный зал вместил в себя, казалось, еще больше народа. На этот раз Лира и семейство Коста благоразумно заняли места заранее, поэтому сидели в первом ряду. Неверный свет лигроиновых ламп выхватывал из мрака множество возбужденных лиц. Наконец на подиуме, где уже стоял стол, появились Джон Фаа и Фардер Корам. К тишине никого призывать не пришлось. Стоило Джону Фаа тяжело положить руки на стол, зал затих.
— Цагане, — прозвучал его низкий бас. — Вы сделали все, о чем я вас просил. Вы сделали даже больше и лучше. Итак, я жду, что главы шести кланов подойдут к этому столу и покажут нам, сколько золота они собрали, а также расскажут, на что мы можем рассчитывать. Николас Рокби, ты первый.
На подиум поднялся дородный цаган с окладистой черной бородой. Он положил на стол увесистый кожаный мешок.
— Вот наше золото, — прозвучали его слова. — От нас идут тридцать восемь человек.
— Благодарю тебя, Николас, — отвечал ему Джон Фаа.
Фардер Корам заскрипел пером, делая какие-то пометки в бумагах. Николас Рокби отошел чуть назад, а цаганский король уже вызывал следующих. И каждый из приглашенных подходил к столу, опускал на него свою лепту и объявлял, сколько бойцов они решили отрядить. Семейство Коста принадлежало к клану Штефанских, и Тони, разумеется, был в первых рядах добровольцев. Лира заметила, как нетерпеливо переступала с ноги на ногу его альм-пустельга, когда Адам Штефанский выкладывал на стол кошель с золотом и объявлял, что от них с Джоном Фаа готовы пойти двадцать три человека.
Так повторялось шесть раз. Наконец, когда у стола побывали главы всех шести кланов, Джон Фаа взял у Фардера Корама листок с записями и снова обратился к залу:
— Друзья, нам удалось набрать сто семьдесят человек. Где же найти слова, чтобы выразить мою гордость и благодарность? Что же до золота, то я ведь очень хорошо знаю, что каждый отдавал последние гроши. Великое вам за это спасибо. Вы можете спросить, что мы теперь намерены делать. А вот что: на эти деньги мы снарядим корабль, доберемся на нем до Севера, отыщем там наших ребятишек и вызволим их. Я не думаю, чтобы нам отдали детей без боя. Ну что ж, как говорится, не в первый и не в последний раз. К боям нам не привыкать. Но впервые нам предстоит сражаться с теми, кто ворует у нас детишек. Враг наш может быть дьявольски хитер и ловок, но что бы там ни было, без детей нам назад дороги нет. Кто там поднял руку? Ты, Дирк Врие? Ну давай спрашивай, что хотел.
— Лорд Фаа, — выкрикнул голос из зала, — мы хотим знать, зачем им наши дети. Почему они их воруют?
— Ходили слухи о каких-то теологических исследованиях, так что, судя по всему, дети нужны им для каких-то экспериментов, но каких — мы не знаем. Мы также не знаем, опасны ли эти эксперименты, но даже если они безопасны, кто дал им право отрывать малышей от материнского сердца? Кто еще хочет спросить? Ты, Раймонд ван Геррет?
Поднялся тот самый человек, что спрашивал про Лиру во время первого схода.
— Лорд Фаа, а как насчет той девочки, которую ищут по всей стране? Той самой, что сейчас сидит в первом ряду? Я слыхал от людей, что живут на окраине Мшистых Болот, будто из-за нее там каждый дом перевернули вверх дном. Я скажу больше. Сегодня в Парламенте слушается проект закона о лишении цаган их вековых привилегий. И все по милости этой девчонки. Да, друзья мои, это так, — повернулся Раймонд к возбужденно перешептывающимся соплеменникам. — Если такой закон будет принят, нам запретят свободу передвижения по стране, мы сгнием тут, на Мшистых Болотах. Цагане хотят знать, лорд Фаа, чем уж она такая золотая, эта девочка? Я ведь слыхал, что она не нашей крови. Как же это получается: цагане рискуют головой из-за ребенка, который и не цаганенок вовсе. Так, что ли?
Лира во все глаза смотрела на могучую фигуру Джона Фаа. Сердце ее так билось, что его стук, казалось, заглушил первые слова цаганского короля.
— Что ж ты застеснялся, Раймонд ван Геррет? Ты не робей, сынок, возьми да так прямо и скажи: дескать, давайте выдадим ребенка полиции, пусть они с ней разбираются. Ты же это хотел сказать, а?
Раймонд ван Геррет ничего не ответил, но на щеках его заходили желваки.
— Ну что ж, — продолжал Джон Фаа задумчиво, — может быть, ты и прав. Может быть, действительно добро надо делать не всем подряд, а только достойнейшим. Но тогда я скажу, что эта девочка — дочь самого лорда Азриела. А для тех, кто забыл, напомню, что это лорд Азриел выговорил у турок жизнь Сэма Брокмана. Это лорд Азриел позволил цаганским лодкам беспрепятственно плавать по принадлежащим ему землям. Это лорд Азриел добился в Парламенте отмены Билля о каналах, и не мне вам говорить, что в выигрыше от этого оказались мы, цагане. И, наконец, это лорд Азриел во время страшного наводнения в пятьдесят третьем спасал людей и дважды нырял, чтобы вытащить Рууда и Нелли Коопман. И позор всем нам, если мы об этом забудем. Сегодня лорд Азриел томится в крепости Свальбард, в стране вечного холода и мрака. И не мне объяснять вам, кто не дает ему оттуда вырваться. Но нашим заботам судьба вверила его маленькую дочку. И Раймонд ван Геррет предлагает просто-напросто взять и выдать ее властям, только чтобы власти нас не трогали. Ты же это предлагаешь, да, Раймонд, сынок? Ты не тушуйся, скажи как есть!
